— Ну что ж, всем трудно было.

Старуха вдруг заревела:

— Не тебе судить. Отсиделась в гардеробе.

— И не тебе тоже. Вон, вяжи свои носки. Я двоих воспитала, в люди вывела.

Старуха схватилась за поясницу, и ее некрасивое грубое лицо стало совсем нехорошим от боли.

— А я вот не вывела. Не успела. Один погиб в сорок втором, другой — от ранений в госпитале, в Казани.

— Тетя Поля… тетя Поля…

— Ну, чего уставилась? Поясницу собаки грызут. Погода изменится. Пойду, полежу.

Чистый голосок телемастерши, красивый, как у Гелены Великановой:

— Вы только подумайте, Полина Андреевна, какое нахальство сотворила соседская Галька. Ворвалась ко мне в квартиру за утюгом и увидела на столе духи за пять рублей сорок копеек, которые с розовым маслом. Она так и схватила флакон. Нет, милочка, — сказала я, — и муж Вася сказал: нет, уважаемая. Этот дорогой флакон духов за пять рублей сорок копеек с розовым маслом мне подарил от имени месткома коллектив наших мужчин. Всем подарили нормальные подарки за один рубль двадцать копеек, а для меня наш коллектив мужчин собрал по подписке деньги дополнительно.

— Тебе не собери, — сказала Старуха. — Тогда хоть увольняйся.

— Почему же, — ответила телемастерша. — Наш коллектив мужчин знает, кого уважать. А так как мой подарок самый дорогой и чтобы не было разных разговоров, я при всех открыла флакон, сама понюхала и всем женщинам дала понюхать, а некоторые даже и на пальчик взяли.

И в самый разгар интересного монолога вернулась от подруги Зохи Софья Николаевна. Глаза у нее были красные, веки натертые.

— Ты чего? — спросила Старуха. — Лук резала?

— Картину смотрела по телевизору. Опять про войну. Он остался инвалидом, обе ноги оторвало, к жене не захотел ехать — безногий… Он так переживал…

Все замолчали. А Полина Андреевна сказала:

— Чего он там… Пусть хреновый мужичишка, а бабе покрышка. Во время войны чего только не было. И у нас в травилке… Чего уж там… — И она замолчала, словно прислушиваясь к себе.

Достала из деревянного ящичка, стоящего на столе, рыжий пузырек и чайную ложку. На кухне запахло валерьянкой.

Пенсия должна быть завтра. Кряхтя и охая, Полина Андреевна выгладила высохшие халат и белье. Ее дорожный чемоданчик был готов. А у Софьи Николаевны деньги совсем кончились, до копейки. И она менялась прямо на глазах. Лицо у нее стало бесстрастное, отчужденное, все покрылось резкими, сухими морщинками. Движения ее замедлились. И как-то сразу обнаружилось, что делать на земле в общем-то нечего. Час за часом она сидела на стуле за шифоньером, час за часом смотрела на одну и ту же ножку стола.

К вечеру, сразу после работы, к старушке зашел Витькин приятель Сережа. Старушка оживилась, словно к ней подключили ток. Она поправила подзор на кровати, пододвинула к Сереже пепельницу и достала неначатую пачку сигарет.

Разминая сигарету, Сережа одновременно блуждал задумчивым взглядом по комнате.

— Теть Соня, как жизнь? Открытки собираем?

— Дарят к празднику, — нахмурилась Софья Николаевна. Одним движением, словно игральные карты, сгребла в стопку и спрятала под подушку. — Как надумал зайти?

— А как ты смотришь, тетя Соня, если бутылочку трахнуть?

— Да господи, чего спрашиваешь? Стакан тебе, что ли?

— А если я не один? А если у меня друг на улице остался?

— Ну так и зови его. Надо было сразу. А то еще подумает человек чего-нибудь.

И Сережа привел с улицы рыхлого, а может, опухшего дядьку, у которого отеки под глазами напоминали полтинники. Дядька очень хотел произвести хорошее впечатление. Он дышал в сторону, за каждое свое движение извинялся. И разве только на одной ноге не стоял.

Софья Николаевна принесла тарелки, принесла вилки, принесла нож, принесла хлеб и пошла было еще за чем-то. Но Сережа поймал ее за рукав и сказал, что бегать хватит. Надо сперва поправиться.

— Тебе, тетя Соня, полный или как?

— Ох, — игриво махнула ручкой Софья Николаевна и, порозовев, отвернула лицо к стенке. — Много ли мне надо? Как птичке.

И Сережа налил ей полный стаканчик.

— Паша большой человек, — начал Сережа, закуривая. Его друг опустил глаза и задержал дыхание.