случае необходимости своими силами [16] выбраться с нее — вот большие задачи,

стоявшие перед нашей маленькой экспедицией. Как они были трудны — каждый

понимал без слов.

На прощание Шмидт желает успеха, обнимает меня.

Крепко жмет руку Воронин. Живые поморские глаза прославленного капитана

полны теплоты и заботы.

— Вы уж извините, — говорит он, не выпуская моей руки, — не довез вас до

самой Земли. Высадил на каких-то «прилегающих» островах. Сами видели, какой

стеной стоят льды.

— Ничего, Владимир Иванович, все-таки на твердую землю высадили. Острова

настоящие, крепкие, в океан их не унесет, — отшучиваюсь я.

— Да какие же это острова? Пустяк, а не острова. Ни горы, ни речки. Лемминги

— и то, кажется, на них не живут. Узкие, длинные — макароны какие-то, а не острова.

Неуютные. Тяжело вам будет на них. Да и доберетесь ли с них до Северной Земли-то?

— Доберемся. Льды нам помогут. Ведь мы, Владимир Иванович, на собаках

пойдем, а не на ледоколе.

Тут я почувствовал, что сказал что-то не то. Рукопожатие Владимира Ивановича

стало не таким уже крепким.

— Что же, по-вашему, собаки сильнее ледокола?—обиделся капитан за свой

любимый корабль.

Выручил О. Ю. Шмидт. Он расхохотался так раскатисто, заразительно и

дружественно, что невольно засмеялись и мы с Ворониным. Напряженность исчезла.

Рука Владимира Ивановича стала вновь дружелюбной, а в голубых глазах опять

засветилась теплота.

— Ладно, — говорит он. — Согласен, что иногда собаки могут быть полезнее

ледокола. Только поскорее добирайтесь до вашей земли и немедленно сообщайте об

успехе. А то у меня такое чувство, словно взялся доставить вас в Архангельск, а

высадил на Соловецких островах — добирайтесь, мол, сами. Не успокоюсь, пока не

получу вестей о вашем выходе на Северную Землю.

И Владимир Иванович крепко обнимает меня на прощанье.

— Ну, Георгий Алексеевич, желаю успеха!

Это звучит лаконично, но веско. Знаток природы полярных морей предвидит все

предстоящие нам испытания. Он знает, что означает успех или неуспех в таких

предприятиях, как наше. Поэтому его лаконичное прощальное напутствие звучит

особенно значительно.

Мы выходим на палубу. Членов нашей Североземельской экспедиции плотным

кольцом окружает команда «Седова». Еще вчера некоторые седовцы готовы были

поворчать и высказать [17] недовольство, что из-за нашей высадки задерживаются так

далеко на севере.

Сейчас в их словах и взглядах много настоящего, товарищеского внимания,

идущего из глубины сердца. В то же время в их поведении чувствуется какая-то

скованность, неловкость, словно они считают себя виноватыми в том, что уходят на

Большую Землю, а нас оставляют среди льдов.

...Второй гудок. Слышно, как выбирают якорь.

Воображение, помимо воли, уносит меня за много тысяч миль от нашего

окруженного льдами клочка земли. Мысли летят туда, где еще стоят горячие солнечные

дни. Одна за другой в памяти вспыхивают картины, не связанные друг с другом. Какой-

то переулок с липами на Арбате, дети, копошащиеся в песке. Красная площадь,

смеющееся лицо девушки, березки. Свисток паровоза, зеленая лужайка... Картины

ясны, необычно выпуклы.

Корреспондент «Известий» протягивает блокнот:

— Несколько слов на прощанье.

Я смотрю на берег. Над нашим одиноким домиком веет красный флаг. Где-то за

ним таинственная, неизвестная земля. Мы должны ее исследовать. Нас послала родина.

Флаг словно указывает нам путь, будит волю, зовет вперед. Беру блокнот и пишу:

«Флаг, реющий над Кремлем, взвился и на Северной Земле, до сих пор

остающейся белым пятном на географических картах. Горжусь доверием

Советского правительства и трудящихся СССР. Вместе с товарищами обещаю

быть достойным этого доверия. Сквозь льды, снега, туманы и полярные

метели будем продвигать наш флаг все дальше и дальше к северу».

Окружившие нас седовцы читают написанное. Обнимают, жмут руки, желают