Шрифт:
Насколько я знаю, такая система в СССР была только в хоккее. В футболе, например, ребята сыграют матч, потом пару-тройку дней живут дома. И тренироваться ездят из дома. Но не только ЦСКА — весь советский хоккей жил на сборах, даже те, кто не попадали в сборную, тоже жили на базах круглый год. Если старший тренер сборной страны вводит такую систему для главной команды, то и для остальных рекомендовался тот же план. Система, которая подразумевает полный контроль. Знать, чем ты дышишь, что делаешь. Даже если пьешь, то пей здесь, на базе. Это уже выходит за те рамки, когда можно что-то объяснить. Это — иррационально. И в то же время — власть над людьми, тем более над звездами, над теми, которых знает весь Союз, весь мир.
Характерен пример с Третьяком. Владислав выиграл три Олимпиады, играл почти в каждом матче и за ЦСКА, и за сборную на протяжении пятнадцати лет. И вдруг понимает, что теряет семью: дети большие, жена с ними одна не справляется, и он сделал выбор. Владик любил хоккей, я знаю это. Когда я подписал контракт с «Дэвилс», он уже не играл пять лет. Осенью, когда начался чемпионат НХЛ, он звонит мне в Нью-Джерси: «Слава, «Чикаго» мне предлагает контракт, хочется играть, как ты думаешь, соглашаться?» — «Конечно, Владик, играй. Даже не думай! Потренируешься, форму наберешь уже к середине сезона. Если нет, то к следующему сезону точно. Здесь люди играют долго». Третьяк хотел вернуться в хоккей, но, наверное, победил естественный страх за свою репутацию, что он не сыграет как раньше и его реноме может упасть или пошатнуться. Но даже это дерганье говорит о том, что он рано ушел, что он хотел играть. Владик просил у Тихонова: «Разрешите мне пожить дома». Третьяк никогда не нарушал режим, за пятнадцать лет — никаких замечаний. Третьяк — человек сверхответственный. Но ему не разрешили, потому что если бы был создан прецедент, то и другим, глядишь, не захотелось бы жить в казарме. Как нас воспитывали: если после побывки дома кто-то вернулся на базу со следами вчерашней выпивки, то наказывалась на следующие выходные вся команда. Доходило до смешного, все уже взрослые дяди, но перед игрой никто не знал, что на себя надеть, поскольку не был уверен, отпустят домой или обратно привезут на базу. У многих уже были машины, но самим не разрешали ехать на игру. Значит, как-то надо было машину отгонять ко Дворцу ЦСКА или в Лужники. Виктор Васильевич говорил: «Выиграете, поедете домой». В крайнем случае можно на своей машине приехать в ЦСКА, но там ее полагалось оставить (мы просили солдатиков, чтобы они пригнали машину в Лужники). От ЦСКА до Лужников, если матч проходил там, полагалось ехать всем вместе. Это, по мнению руководства, поднимало командный дух, мы должны чувствовать плечо друг друга (в автобусе) перед матчем. Правда, некоторые смельчаки выпрыгивали, когда автобус трогался, из задней двери. Обычно это делали те, кто не нашел желающего отогнать машину до Лужников, и приходилось сматываться, чтобы после игры не возвращаться обратно к ЦСКА. Выскакивать на ходу из автобуса — это полдела, надо еще подъехать к Лужникам, так запарковать машину, чтобы никто тебя не увидел, а потом как ни в чем не бывало оказаться в раздевалке.
ЛАДА: Нормальной семейной жизни у нас не было и быть не могло. Ребята все время на сборах. Жена Сергея Бабинова, Алла, как-то подсчитала, что ее муж за год ночевал дома 36 раз. Мы смеялись сквозь слезы, когда она занималась этим подсчетом. Зато какие у нас были интересные встречи в Архангельском! Мужья, как воришки, к нам через забор перелезают, а мы их в такси ждем — и в ресторан. Вниз, в бар, тихонечко — все официанты знали наши муки, ставили нам отдельный столик, — в темноте, в уголочке сидим разговариваем. Если лето — то на улице, там тоже у них столики были. Просто встреча Штирлица с женой из «Семнадцати мгновений весны».
Пару раз Виктор Васильевич разрешал, чтобы на базу в воскресенье приехали жены с детьми. Ребятам даже отменили вторую тренировку. Я помню, что нас покормили (конечно, повара это сделали по собственной инициативе). Родители погуляли вместе с детьми часа три у озера. Событие, которое осталось в памяти навсегда. А так вся семейная жизнь разделена забором. Перелезут через него наши мужья, часик-другой с женами посидят, на такси потом посадят, и — на отбой. Встречались мы больше на хоккее, точнее, после хоккея. Автобус ЦСКА за железными ограждениями, да еще кордон милиции стоит. Правда, милиционеры к нам уже привыкли, наши лица примелькались, и они хорошо к нам относились, чуть-чуть раздвинутся, пропустят нас к автобусу. Стоишь у окошка автобуса, машешь ручкой, а если Виктор Васильевич еще не вышел, можно поцеловаться, обняться. Правда, когда мужья играли за сборную, нас иногда брали с собой в автобус… Считалось праздником, когда сборную вывозили посмотреть спектакль. Ребята звонили домой, просили, чтобы к семи часам жены подъезжали к такому-то театру. Мы со Славой пару раз сбегали сразу после первого акта. Как правило, я спектакль уже видела, содержание могла ему пересказать, и мы гуляли по вечерним переулочкам два-три часа. Молодые же, хотелось и поцеловаться, и пообниматься, а не сидеть на спектакле со всей командой и ее руководством. Потом все — в автобус. И вот тогда женам тоже разрешалось в автобус сесть. Мы с Ниной Крутовой и Наташей Гимаевой считались самыми счастливыми, потому что нас довозили почти до метро «Речной вокзал», а это еще полчаса вместе с мужьями. Автобус останавливался, нас прямо на Ленинградском шоссе высаживали. Они дальше ехали, а мы бежали к ближайшей автобусной остановке. Незабываемые встречи проходили в Шереметьево, когда мужья прилетали после турнира, шло обсуждение, отпустят мужей домой на ночь, а может, даже еще и на полдня. Не удивительно, что порой у многих игроков возникали проблемы с семьей, они же толком своих детей не видели, не воспитывали их и совершенно не понимали. Но и между супругами часто возникали обиды, потому что каждый жил своей жизнью. Мужья где-то на базе, жены — с детьми в Москве. Семейные вопросы решались после того, как хозяин дома отсидит в очереди, в общем холле, чтобы поговорить по единственному телефону. А рядом еще человек десять, которые невольно слушают, о чем ты с женой разговариваешь. Обсуждения типа: Заболел? Температура? К какому врачу? Куда? Двойку принес? — совместные, так как остальные десять подсказывают, что делать. Но когда ребята приезжали домой, естественно, им еще и с друзьями хотелось встретиться. Начинаются звонки, приходит народ, где-то до полуночи, до часу ночи сидят. Пока все разошлись, не успели супруги остаться вдвоем, уже утро — до свидания, дорогая.
Зато отпуск у нас отнять не могли. Ездили мы большими компаниями — так было веселее — в Сочи, в Ялту. Человек шесть-восемь из сборной обязательно отдыхали вместе. Потом Виктор Васильевич разрешил, и два года жены приезжали на майский сбор команды после чемпионатов мира. Там мужья тренировались, бегали кроссы по утрам. А вечером хочется куда-то пойти, отдохнуть. Но если из ресторана возвращались поздно, в семь утра на тренировочку всех мужей построят — неважно, кто во сколько вернулся, — беги! Потом — плавать. Температура воды в мае — градусов 12. Наверное, пока пробежишь в горы и обратно — разгорячишься. И вода вроде бы ничего, не очень холодная.
Все остальные месяцы мы общались с мужем большей частью по телефону: бывало. Слава звонил домой раз шесть за день. Один раз он позвонил ночью из Риги, мы болтали с ним часа три, я с трубкой и уснула. Проснулась совершенно случайно часов в шесть, смотрю — у меня трубка рядом с подушкой лежит, слушаю: там тишина. Я: «Алло, алло». И вдруг он: «Алло». Я говорю: «Я уснула». Он отвечает: «И я уснул». Тогда, к счастью, не было таких космических счетов, как сейчас, по-моему, 15 копеек стоила минута. Мы платили совершенно смешные суммы по сравнению с теперешними.
Когда Слава в январе 1989 года сидел дома без работы, мы первый раз с ним вместе поехали на рынок. К нам должны были прийти гости, и мы отправились за продуктами. Истратили, наверное, рублей 120, тогда это было много. Всего накупили: мяса, фруктов, овощей. Гостей пришло человек восемь. Через три дня я ему говорю: «Слава, нужно поехать на рынок». Он на меня удивленно смотрит и говорит: «Мы же с тобой 120 рублей истратили, все же купили?» Я ему: «Миленький мой, все уже съели». Он впервые столкнулся с семейным бюджетом. Обычно зарплату получит, принесет, положит и все, а тут раз на рынок съездили, в магазин сходили, в ресторане поужинали, а денег уже нет. Зарплата же офицерская. Хорошо, хоть как члену сборной команды платили дополнительные деньги.
Взрослые мужики канючили: «Виктор Васильевич, отпустите домой». — «Ты помнишь, как такой-то напился в прошлый раз? Никто теперь не едет домой». Тихонов противопоставлял кого-то одного всему коллективу. Но в следующий раз срывался кто-то другой. Во всяком случае, искать причины, чтобы не отпускать ребят со сборов, долго не приходилось. И мы ходили к нему, вымаливали побывку: «Отпустите, пожалуйста, домой, Виктор Васильевич». После игры жены и подруги стояли и махали из-за загородки, иногда милиция их к автобусу не пускала, тогда ты постоишь с девушкой или с женой так романтично, за углом, там пообнимаешься и бежишь в автобус.
Но если у «царя» хорошее настроение, вдруг может и разрешить переночевать дома. Супругу Тихонова привозили на матч на служебной «Волге», наши жены к ней подбегали: «Татьяна Васильевна, скажите Виктору Васильевичу, чтобы ребят отпустил, все будет нормально, никто пить не будет». А многим уже под тридцать лет! Сейчас это смешно вспоминать. Но так и делали из нас уродов, и подозреваю, что не только в хоккее стонали: «Отпустите. Пожалуйста, отпустите домой». И Великий Третьяк просил: «Я буду перед игрой на сборы приезжать, но не держите меня на них все время». Тогда начали сплавлять и его. В никому не нужном Кубке Швеции Владика ставили на каждую игру. Мы с большим счетом проиграли шведам. В прессе началась кампания, что Третьяк уже не тот. Не присудили Владику приз как лучшему игроку года, хотя он и был лучшим, дали приз мне. Что я мог сделать? Выйти на Красную площадь и кричать: «Не давайте мне этот приз»? Все время Тихонов в команде то давил кого-то, то стравливал одного с другим. Он не мог жить без конфликтной ситуации. Третьяк плюнул, закончил выступать. Так сборная потеряла вратаря, причем лучшего в мире. С тех пор так и не нашелся не то что равный, даже близко стоящий по мастерству к Владику вратарь. Сборная кувыркалась. Проиграли в 1985 году чемпионат мира в Праге, в Москве выиграли в 1986-м, в 1987 году — опять проиграли.
Крах советского хоккея был предрешен и без общего катаклизма всей страны — они лишь совпали. Те, кто играли в ЦСКА и сборной, одиннадцать месяцев подряд видели большей частью каток и друг друга. Мы приезжали из Архангельского (база ЦСКА) в Новогорск (база сборной) и обратно из Новогорска в Архангельское. Все время одни и те же лица. Куда мы ни приедем, это всегда три «пятерки» ЦСКА, и надо у всех все время выигрывать. Наше место только первое, любая игра — стресс. Этот постоянный напряг рождал какое-то легкое помешательство.
Все тренеры равнялись на Тихонова, потому что хоккей стал политическим видом спорта, так как в нем мы могли успешно соревноваться с кем угодно: хотите — с американскими профессионалами, хотите — с европейскими любителями, как и нас, впрочем, называли. Хотя скорее мы были большими профессионалами, чем любой из игроков НХЛ, потому что никто в мире больше нас хоккеем не занимался. Но в то же время Тихонов не ходил и ничего не просил для своих игроков, я говорю о тех материальных благах, которые в Союзе выдавали за заслуги: квартиры, место для дачи, очередь на машину. Виктор Васильевич свое бескорыстие объяснял так: «Я дам ему квартиру, а он возьмет и бросит играть». Держать человека на крючке — это была его философия: держать до конца, чтобы потом, когда игрок станет заканчивать карьеру, сказать: «Зачем ему что-то давать, когда он уже готов закончить?»
Никогда я никому не завидовал, но всегда чувствовал себя ущемленным. Правда, пойти к Тихонову и что-то попросить — такого я себе даже представить не мог. Я просил за Крутова, у него росли двое детей, а он жил в коммуналке с тещей. «Вот, Слава, сам посуди: дашь ему квартиру, а он опять напьется…» Сейчас это звучит смешно и неправдоподобно, но так оно все и было. В самом знаменитом советском хоккейном звене нас было пятеро. Трое уже имели по одному ребенку и жили в двухкомнатных квартирах, я — в однокомнатной, а один имел трехкомнатную, огромную — 120 квадратных метров. Почему такое неравноправие?