Мы выпили чаю.

– Это у тебя что?
– спросил он, показав на мой рабочий стол.

– Поучение Владимира Мономаха детям!
– сказал я.

– Нет, вот это!
– взял он засургученный пакет со стола.

– А!
– удивился я.
– Почта! Без меня принесли!

– Из Тифлиса!
– прочел он адрес.

– Значит, ничего хорошего, - сказал я.

– А с Валерией?
– спросил он.

– Никак. И никогда не было как, - не понравился мне его вопрос.

– Понял, - сказал он.
– А ведь она тебя…

– Давно и никогда никак!
– снова сказал я.

– Понял!
– снова сказал он.

– А рейда к британцам твой гусь не объявлял?
– спросил я.

– В любой день может объявить!
– сказал он.

Еще в августе командовать всеми британскими войсками в Месопотамии был назначен генерал Фредерик Стенли Мод. Девятого декабря он начал наступление на Багдад и Кут-Эль-Амар. При известии об этом мы поняли, что слезную просьбу помочь нашим наступлением, облаченную в красочное описание обоюдной выгоды такого предприятия, надо ждать с часу на час. Он против двадцати тысяч турок имел более пятидесяти тысяч с во столько же раз большей артиллерией, с мониторами на реке Тигр, с аэропланами. Мы могли бы выделить ему на помощь не более двух-трех конных полков с артиллерийской батареей. Но мы ждали, что запросит.

– В любой день, господит подполковник!
– сказал Коля Корсун и пошел к себе.

От дверей он вдруг вернулся.

– Вот убрали этого Гришку. Держался он при императоре и императрице тем, говорили, что заговаривал цесаревичу гемофилию. А что, Борис, скажи, когда сватали Александру за государя-императора, что, не знали об этой гемофилии в их роду?

Я смолчал. Я хотел сказать, что не могло такого быть, чтобы не знали. Но тогда выходило, что сватали не по своей воле. Тогда выходило самое невыносимое. Выходило, что - и далее я не мог даже представить, что именно выходило. И я смолчал.

В пакете из Тифлиса был мой расчет потребного количества боезапаса, инструмента, ремонтных деталей, приборов и прочего для артиллерии корпуса на предстоящий семнадцатый год. Расчет был признан расточительным. Какой-то странный для Тифлиса трудолюбивый штабс, возможно, юный выпускник, еще полный сил и надежд на беспорочную службу и подвиг там, в тылу, сообщал мне, что запрашиваемого мной поставить не представляется возможным. При этом он сделал замечательный свой расчет того, в какую стоимость обошлась бы армии доставка запрашиваемого. Им были учтены расходы доставки железной дорогой, морем, гужевым и автомобильным транспортом, расходы на такелаж, на оплату рабочей силы и так далее. И мне стало хорошо от того уже, что он не догадался по юной своей малоопытности включить в эти расходы еще и расходы на производство всего, что оказалось бы связанным с моим расчетом. А вполне он мог бы включить сюда стоимость работ по изысканию железной и медной руд, по изысканию олова, свинца, по выращиванию хлопка для производства пороха, стоимость строительства порохового завода, стоимость угля и мазута для выплавки стали и производства электричества, стоимость выращивания скота вместе с перегонкой его на бойни и затем выделкой шкур для шорных изделий, стоимость работы бумажных фабрик по изготовлению бумаги для конвертов и стоимость сапог почтальона, стоимость подков и подковочных гвоздей. Если бы он все это учел, было бы впору меня судить как государственного преступника.

Порадовался я сему обстоятельству да и взялся за свои колонки и таблицы, где и что я мог бы изменить там в сторону уменьшения. Но нигде и ничего уменьшить было невозможно. И без того запрашиваемого было лишь в половину необходимого. Я посидел просто так и взялся снова, начисто, переписывать своей расчет с тем, чтобы отправить его в Тифлис в прежнем объеме цифр. Свое государственное преступление для самого себя я оправдал тем, что все равно вместо потребного количества нам придет столько, сколько придет.

Утренняя новость не уходила. Ее обсуждали за обедом. Мы с Колей Корсуном сели за стол вдвоем. Потом мы опять ушли ко мне и, возбужденные общим возбуждением, тоже вернулись к новости.

– Что-то за этим последует. Ты как думаешь, Борис?
– спросил он.

Мне не хотелось ничего за этим последующего. Я молча пожал плечами.

– Ты можешь себе представить, Борис, что, например, какому-то из прежних государей пришла бы вот такая записка!
– он вынул из кармана листок и протянул мне.
– Это пришло моему гусю! Он дал перевести мне. Почему - мне, а не своим шифровальщикам? Думаю, что намеренно. Они же вша, - именно так, в мужском роде, сказал он, - они же вша на лобке не потревожат без умысла!

Записка датировалась семнадцатым числом декабря. И якобы она пришла в Царское Село из Нижнего Новгорода. Я прочел. “Самодержцу, кровопийце, царю-хулигану, извергу народному, царишке. Мерзавец ты, паршивый царишка. Гибель будет тебе, кровопийце, виновнику всемирного пожара войны, гибель тебе и твоему семейству. Твое государство будет разрушено, покроено, уничтожено. А ты со своим иродовым семейством будешь растерзан твоим же страждущим народом”, - прочел я.

– Вот так, друг мой, - сказал Коля Корсун.

Я ничего не мог сказать.

– Написана семнадцатого. А его убили накануне, шестнадцатого. Записку надо было доставить в Царское Село. Одним днем не обойдешься. Сегодня девятнадцатое. А мой гусь ее уже получил из своего ведомства. Может быть, совсем не из Нижнего Новгорода она, а, Борис?
– сказал Коля Корсун.

Я ничего не мог сказать.

Потом я все сказал сотнику Томлину.

– А у тебя дом есть, Лексеич?
– спросил сотник Томлин.

– Какой дом?
– не понял я.