– Вы знаете, Борис Алексеевич, что я застал здесь? Вы счастливый человек! Вам выпало быть в рейде и выводить потом свою часть. Вы были в действии. А я был здесь. И теперь пошли шипеть, что во всей неудаче рейда виноват только я. Уже дали мне прозвище “злого гения Баратова”. При Николае Францевиче, видите ли, мы взяли Керманшах. А при мне… А весь рейд уже обозвали Багдадской авантюрой. Мне что же, застрелиться?!

Я попытался его успокоить.

– Этак же было в четырнадцатом году на Сарыкамыше. Там тоже остались на весь штаб два нормально работающих офицера. А потом вы же знаете, Иван Самсонович, что я не закрыл мешок, который создал неприятелю на Диале Николай Николаевич. Я тоже виноват, если уж вы виноваты!
– сказал я.

– Вот и вы считаете меня виноватым!
– сморщился капитан Каргалетели.

– Да нет же!
– увидел я свою ошибку.
– Нет. Я сказал “если”, ну, сами знаете, это всего лишь наша языковая традиция. Вы не виноваты. Весь наш фронт это знает. Я же был на фронте. Все тогда и сейчас говорят про какаву, то есть про британцев, про этого гуся Таунсенда!

– Счастливчик! Он был на фронте!
– сказал как-то в сторону, как некую мечту, капитан Каргалетели.
– Счастливчик вы, Борис Алексеевич! Спасибо вам за ваше участие ко мне. Хотя, право, одно желание - застрелиться!

– А что у других?
– спросил я про другие участки фронта.

– На вчерашний день было так. Да, собственно, вы явно все знаете. Правый фланг, как всегда, держит Курдистанский отряд графа Федора Максимилиановича Нирода. Вы, кстати, слышали, что у него сын погиб?
– Я кивнул.
– Отряд занимает позиции Кергабад - Сене. Далее идет князь Белосельский. Это Ассад-Абадские позиции. Вы только что оттуда. А еще левее, в районе Буруджира и далее, - Эрнст Фердинандович Раддац с вашей родной казачьей дивизией и партизаны Бичерахова.

– То есть без изменений!
– сказал я.

– Слава Богу, без изменений. Но ведь придется все равно отходить, - сказал капитан Каргалетели.

Что придется оставить и Ассад-Абадский перевал, и Акбулах, сказал за коротким обедом и Николай Николаевич.

– Вот, - черкнул он по столу воображаемую линию.
– Исхан-паша упорно бьет нас по центру, по Ассад-Абаду. Вы, - взглянул он на меня, - вы это знаете лучше нас. Он явно предполагает прорвать нас и отрезать нам фланги. Вот ваш, - он опять взглянул на меня, но взглянул с обычной искрой веселого лукавства, - ваш друг Василий Данилович Гамалий дерется против кавалерийской бригады и четырех батальонов пехоты с артиллерией… Да нет, не тревожьтесь!
– увидел он мою тревогу.
– Не он один со своей Георгиевской сотней там, конечно. Нет. Там, как вы знаете, наша с вами родная, но, к сожалению, в одну треть состава дивизия. То есть и на флангах противник превосходит нас, не дает нам взять хоть что-то с флангов. Но он явно стремится прорвать центр. И ах как нам нужны сейчас свежие силы, особенно пехота! Мы бы сего Исхан-пашу связали пехотой в центре и обошли с флангов. Ведь сколько прошу Тифлис! Нет, не пришлют ни штыка!

– Как же, ваше сиятельство! Шлют, и во множестве!
– возразил я.

– Ах да, да, виноват!
– понял меня Николай Николаевич.

Суть моего возражения опять уходила к Тифлису, к фронтовому интендантству, вдруг весной нынешнего года приславшему в наш конный корпус пехотные штыки - не пехотные подразделения с определенным количеством солдат, по-военному именуемых штыками, а самые настоящие штыки к пехотным винтовкам.

– А что!
– явно при этом сказало интендантство.
– Вот когда есть, так мы вам с нашим удовольствием!

Это удовольствие обернулось нам заботой: куда ненужные нам штыки девать. Придумали было крепить их к ножнам шашек специально создаваемыми креплениями. И благо, что недолго носили дополнительную тяжесть наши люди, - мало-помалу сдали их на склады.

– Да, - неожиданно широко перекрестился Николай Николаевич.
– Слава Богу, господа. Из Хамадана вывезли всех раненых. Эх, господа! Какое счастье быть молодым и командовать эскадроном, сотней, батареей! И каково быть в моих летах и командовать фронтом и отвечать за вас, за империю, за эту несчастную страну Персию! Постарайтесь не стареть, господа!

К штабу, зная, что здесь Баратов, как сопливые дети к материнской юбке, все более прижимались отходящие уже не тылы, а боевые части. Ни у кого не оставалось сил. Арьергарды держали неприятеля всего верстах в пяти от штаба. Местами он прорывался совсем близко. Казаки и драгуны с остервенением толкали его назад. Штабу надо было уходить. Но в Акбулахе скопилось несколько сот раненых и больных. Их надо было вывезти. Мы собирали все, что могло нести или везти. Мы затребовали весь транспорт всего нашего тыла от Энзели и Казвина. Уже в крике неприятельской кавалерии, обходящей нас, прибыли грузовики. Уже казаки и драгуны держали коридор лишь в полуверсту шириной. Один за другим грузовики с ранеными мчались по этому коридору. С ними отправился штаб. А Николай Николаевич стоял около последних грузовиков и ждал, когда погрузят последнего раненого.

– Братец, ты какой станицы?
– спрашивал он едва не каждого и благодарил за службу.

Спросил и последнего.

– Так что, ваше сиятельство, станицы Самашкинской Терского казачьего войска!
– постарался молодцевато ответить раненый казак.

– И я - Самашкинской! Земляки мы с тобой! А кто же ты по батюшке?
– воскликнул Николай Николаевич, хотя происходил из станицы Владикавказской.

– Так что, ваше превосходительство, отец мой Мельников Иван Ульянов!
– ответил казак.