То, что подразделения индуистов и мусульман могли действовать сообща в поддержку индийского офицера, стало для высшего командования шоком. Никому не нужно было напоминать, что такого не случалось со времен большого мятежа 1857 года. На этот раз полумеры были отвергнуты. Чтобы окружить мятежных индийцев, послали взвод британских солдат из полка Аргайл и Сазерленд.

До сих пор Кумар не назвал им ни названия батальона, о котором шла речь, ни имени наказанного офицера. Когда он наконец это произнес, стало очевидным, что Кумар, как хороший рассказчик, приберегал самую соль напоследок. Оказалось, что тот батальон - братское Джатам один-один подразделение, состоящее в Хайдерабадском пехотном полку. Отправленного домой офицера все они хорошо знали по академии.

Кумар завершил рассказ бесцеремонным замечанием:

– Поездка за границу нарушает спокойствие солдат, - сказал он, пожимая плечами.
– Да офицеров. Сами увидите.

– Может, с нами такого не случится, - с надежной протянул Харди.
– Нет уверенности в том, что нас пошлют за границу. Здесь тоже нужны войска, в конечном счете...

Арджун быстро это оспорил:

– И как это скажется на нас? На нас с тобой? Мы отсидимся в тылу, и карьера будет погублена на корню. Думаю, я бы предпочел испытать счастье за границей.

Они уходили молча, не зная, как быть с этим разговором. В истории Кумара было что-то, не поддающееся пониманию. Оба знали наказанного офицера, спокойного человека из семьи среднего класса. Работа была ему нужна, как никому другому. Что заставило его так поступить? Это было сложно понять.

А если рассказ правдив, а они были в этом уверены, инцидент имел и другие последствия. например, это значило, что солдаты теперь скорее последуют приказам своих индийских офицеров, чем высшего командования. Но это тревожило их не меньше, чем само высшее командование, потому что если солдаты теряют веру в командные структуры, то в конце концов сочтут и индийских офицеров ненужными. Они могли надеяться предотвратить подобное лишь совместно со своими британскими коллегами. Что случится, если и правда возникнет раскол? Как отреагируют солдаты? Сложно было предсказать.

Обеспокоенный этими мыслями, Арджун ощутил странное оживление: весьма необычно принять на себя ответственность в таких вопросах в двадцать три года.

В тот вечер они переоделись в курты и чуридары [45] и отправились в танцевальный клуб рядом с воротами Ахмери. Танцовщице было за сорок, ее лицо было выбелено, а брови выщипаны в тонкую проволочку. На первый взгляд она выглядела бесчувственной и непривлекательной, но когда начала танцевать, окаменевшее выражение лица испарилось, ее тело стало гибким и податливым, а в ногах появилась удивительная легкость. Когда ритм барабана стал быстрее, она начала вращаться, делая один оборот с каждым ударом. Ее полупрозрачная ангакха длиной по колено закручивалась вокруг тела плотной спиралью. Ее груди высвечивались словно ореолом через тонкую белую ткань. У Арджуна пересохло во рту. Когда барабан достиг кульминации, указательный палец танцовщицы застыл на лбу Арджуна. Она поманила его, приглашая за собой.

Арджун изумленно повернулся к Харди, а его друг улыбнулся и подтолкнул локтем.

– Давай, парнишка, это же твой день рождения, так ведь? Иди.

Арджун последовал за танцовщицей по узкой лестнице. Ее комната оказалась маленькой и с низким потолком. Она медленно его раздела, захватывая завязки хлопкового чуридара ногтями. Когда Арджун потянулся к ней, она со смехом оттолкнула его руку.

– Подожди.

Она заставила его лечь на кровать и с полной пригоршней масла стала массировать ему спину, пальцы прошлись по каждому позвонку, имитируя ритм ног танцовщицы. Когда она, наконец, легла рядом, то еще была полностью одета. Арджун дотронулся до ее груди, и она опять оттолкнула руку.

– Нет, не так.

Она распустила свои завязки и показала, как обращаться со своим телом, с улыбкой наблюдая, когда он на нее лег. Когда всё закончилось, она быстро выскользнула, словно ничего и не случилось, даже все застежки, казалось, немедленно оказались на своих местах.

Она приложила палец к подбородку Арджуна и запрокинула его голову, наморщив губы, словно смотрела на прекрасное дитя.

– Так молод, - сказала она.
– Совсем мальчишка.

– Мне двадцать три, - гордо заявил он.

Она засмеялась.

– Выглядишь на шестнадцать.

Когда Элисон обрушила новость о смерти родителей на Саю Джона, его реакция состояла лишь из слабой улыбки. Затем последовала вереница вопросов, почти игривых, словно обсуждаемая ситуация была в лучшем случае отдаленной вероятностью, воображаемой гипотезой, которую Элисон предложила в качестве объяснения долгого отсутствия своих родителей за обеденным столом.

Элисон так боялась того, как эти новости могут повлиять на деда, что ей стоило больших усилий собраться, нанести макияж на бледное лицо и стянуть платком непричесанные волосы. Она попыталась приготовить себя к любому исходу. Но детскую улыбку деда она вынести не могла, вскочила на ноги и выбежала из комнаты.

Саю Джону было под девяносто. Его привычный режим с зарядкой по утрам сослужил хорошую службу, здоровье было неплохим. Он стал глуховат, и хотя никогда не мог похвастаться хорошим зрением, он по-прежнему всё видел, когда ходил по дому и по участку. До несчастного случая преклонный возраст время от времени проявлялся в проблема с памятью. Он часто забывал то, что ему говорили несколько минут назад, но был способен вспомнить в самых мельчайших деталях события, случившиеся сорок или пятьдесят лет назад.