Шрифт:
— Дура ты, Эрви. Совсем глупая. Ради чего терпеть боль? Я знаю, ты думаешь о муже, а он, как заяц, бегает в лесу.
Эрви подняла голову, глянула на мурзу глазами, полными ненависти, хотела крикнуть, что ее муж собирает сейчас силу, чтобы завтра оторвать мурзе голову, но сдержалась. Кучак поставил ее на ноги, убрал с лица прядь волос.
— Ты, как луна в зимнее время,— яркая, недоступная. Хочешь, и сделаю тебя своей женой? Смирись — и будешь ходить в золоте и в шелках. Мой дворец...
— Я принадлежу Аказу и никогда не буду женой другого. Зачем мне золото? Зачем твой душный дворец? Ты сказал, я чужая. Это было бы верно, если бы я поменяла мои родные вольные леса на тряпки и золото. А я лучше умру, но женой твоей не буду! Ты мне противен, мурза!—Эрви говорила эти слова спокойно потому, что страх ушел из ее сердца, оставив одну решимость: или сохранить свою честь, или умереть. Мурза, угрюмо взглянув на слуг, дал им знак уйти, и когда те вышли из шатра, начал говорить:
– У меня в гареме двадцать бикечей, в моих руках перебывало сотни наложниц — неужели ты думаешь, что каждую я уговаривал, как уговариваю тебя? У меня достаточно силы, чтобы вкрутить тебя, свить из тебя плеть. Зачем тебе это? Лучше смирись, и я отпущу завтра тебя к мужу --- Нет!
— Ну, посмотрим, как ты запоешь сейчас!
И Кучак взял с шатровой стойки плетку.
— Я не боюсь тебя!— крикнула Эрви.— Бей! Ну, бей! Вчера ты зарезал старика, сегодня женщину убей, а завтра привяжи к дубам детей. Какой дурак назвал тебя могучим?
Эти слова отрезвили Кучака. «Правду сказала женщина, — подумал он,— с кем я воюю? Мои джигиты в душе, наверное, смеются надо мной. И прав старый Хайрулла — это кончится плохо». Опустилась поднятая над головой нагайка. Черенком ее мурза отодвинул штору у входа, крикнул:
— Эй, Хайрулла! Скажи, чтобы седлали лошадей. Мы уходим.
Этого приказа словно ждали. Упали полотнища шагра, Хайрулла мгновенно свернул их, унес в повозку. К мурзе подвели жеребца, и он вскочил в седло.
— А эту?— спросил Хайрулла, показывая на Эрви.
— Связать — и на повозку.
Подбежали аскеры, перехватили девушке веревками руки и ноги, подняли, понесли. Эрви закричала:
— Аказ! Меня увозят! Спаси меня, Аказ!— Ей заткнули рот тряпкой.
Только один Пакман услышал этот крик. Он подбежал к Мырзанаю, заскулил:
— Отец! Ее увозят. Ты говорил мне...
— Не ной Потешится—отпустит. Возьмем ее в наш дом. Через нее Казань нам будет еще ближе...
Рядом появился мурза, его конь, предчувствуя далекую дорогу, нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
— Я вижу—властелин собрался уезжать?—Мырзанай вышел навстречу Кучаку.
— Пора домой,— ответил мурза.
— Что мне прикажешь делать?
— Ты оставайся лужавуем Аказа привезешь в Казань. Людей держи в страхе и покорности.
— Все сделаю как надо. Слуги верней у тебя не будет
Всю ночь Аказ метался по лесу — искал Эрви. Встретил Мамлея, принялись искать вместе. Находили друзей, прятавшихся в чащобах, встречали женщин, детей, стариков, но Эрви так нигде и не нашли.
АК А З
Пострадавшие от пожара собрались около дома Туги. Раньше тоже бывали беды, и лужавуй перекладывал их на плечи всех, помогал погорельцам. На это люди надеялись и сейчас. Многие только здесь узнали, что Туга ранен. Они толпились около ворот, ждали старейшин. Наконец, со двора вышли Аптулат, за ним Сарвай и Эшпай. Аптулат спросил Ятмана:
— Посыльные вернулись?
— Все как один.
— Аказа не нашли?
— И Янгина нет, и Ковяжа...
— Ковяж на дворе около отца.
Возле изгороди показались Мырзанай и Атлаш.
— Мир вам, старейшины,— поклонился Мырзанай.— Надежда есть?
Сарвай махнул рукой, ничего не сказал. К старейшинам подошли Ятман, Урандай, Япык-коробейник — все седые, всем почти по сотне лет.
Аптулат оглядел их, сказал:
— И жизнь, и смерть стоят у изголовья Туги рядом. Что будем делать, старики?
— Просить у бога милости,— прошамкал Япык.— Еще раз жертвы надо принести.