— Ты довольна?

Грета кивнула и спрятала улыбку. Серена заметила ее, но промолчала, отдала дочери ключи от цепи и попрощалась:

— Я жду тебя дома. Я расскажу тебе все, что ты захочешь. Если ты, конечно, захочешь.

— Мама!

— Что?

Грета хотела поблагодарить ее, но вместо этого сказала:

— Беги! Посмотрим, кто будет первым!

Она вскочила в седло и счастливая вылетела на дорогу.

— Нет, постой! Не так быстро! — услышала она у себя за спиной.

Мамин голос. Мамины переживания, мамины упреки — и снова Рим под колесами ее велосипеда. Грете все это показалось прекрасным. Привычки — это чудесно, хотя никто в этом не признается.

Эмилиано ненавидел ждать. Он выбрал самый разбитый велосипед и полностью разобрал его. Детали, разложенные вокруг него в строгом порядке, создавали иллюзию, что он держит ситуацию под контролем. Но это была всего лишь иллюзия. Эммино молчание напоминало ему, что с ней что-то происходит. Он не знал что. Он мог только ждать. А Эмилиано ненавидел ждать. Тогда он начал аккуратно собирать велосипед заново. Он умел это делать. И быстро учился тому, чего еще не умел.

— Ты молодец! — похвалил его Гвидо.

Эмилиано молча продолжал надраивать старую цепь. Гвидо еще какое-то время наблюдал за его работой.

— Сегодня возвращается Ансельмо. Через несколько часов он будет здесь и начнет работать. Для тебя работы почти не останется…

— Ты меня прогоняешь? — спросил Эмилиано.

Он вдруг понял, что ему очень не хочется уходить из мастерской, и почувствовал себя глупо.

— Нет, я предлагаю тебе работу. Не здесь. Я хотел представить тебя одному моему приятелю. Механику.

До прихода в мастерскую Эмилиано никогда в жизни не работал. Он добывал деньги, общаясь с нужными людьми. Подчиняясь сильным и повелевая слабыми.

— Машины?

— Мотоциклы.

Было бы здорово найти работу. Да еще такую, которая тебе нравится. Предложение Гвидо казалось слишком заманчивым, чтобы быть правдой.

— Когда?

— Да хоть сейчас.

Нет, действительно слишком хорошо.

— Ты не боишься, что я позвоню друзьям и мы обчистим его мастерскую?

— А разве у тебя еще есть друзья?

Жестоко. Но не больно. Потому что тот, кто ему это говорил, был настоящим другом. Эмилиано едва заметно улыбнулся:

— Уговорил. Пойдем.

— Куда вы? Вам нельзя сейчас уходить!

Шагалыч въехал в мастерскую, согнувшись на велосипеде под тяжестью огромной сумки.

— Что это ты принес? — спросил Гвидо.

— Кучу всего.

— Это заметно.

— Объявляется чрезвычайная ситуация. Никто никуда не уходит. Мы должны объединить наши усилия.

Шагалыч поставил сумку на стол, открыл молнию и достал около двадцати флаконов с красками, гору кисточек самых разных размеров, утюг и арсенал коробок неведомого предназначения.

— Ты решил спасти мир кисточкой? — пошутил Эмилиано.

— Пожалуй, я пока ограничусь спасением подруги.

— Что-то случилось с Лючией? — заволновался Гвидо.

— Нет, с Эммой.

Эмилиано отложил в сторону инструменты.

— Родители хотят отправить ее на три месяца в Китай учить язык будущего, а когда она вернется, запишут ее в частную школу. Вполне вероятно, что ей навеки веков запретят приходить в мастерскую. Кажется, мы не очень им приглянулись…

Так вот в чем дело. Вот почему она не позвонила. Вот почему не хотела, чтобы он после того, первого, раза провожал ее домой, а сегодня утром попросила уехать. Он не нравился ее папе с мамой. Этого надо было ожидать. С такими, как он, можно весело проводить время, но когда речь заходит о будущем — тут уж извините. Тут надо ехать за границу или поступать в частную школу. И общаться с правильными мальчиками.

— Но мы заставим их изменить свои планы! — кричал Шагалыч, размахивая кисточкой.

— Такие, как они, плевать на все хотели, — охладил его пыл Эмилиано.

— Какие это «такие, как они»?

— Люди при деньгах. Они не меняют своих планов. Они могут прицениться к твоим планам. И если твои планы им понравятся, они их у тебя купят.

— Уверяю тебя, они им понравятся! Но они не смогут их купить… — весело рассмеялся художник, будто уже видел, как он огорчит этим Эмминых родителей.

— Ты, видно, не понял. Они богаты. Они баснословно богаты.

— Ну и ладно. Они богатые, а мы зато… — Шагалыч на мгновение задумался, — мы — велосипедисты!

— М-м-м…

— Велосипедисты-оптимисты! — выпалил восторженный художник. — Это чудесно! Понимаешь?!

Эмилиано не понимал.

И не хотел продолжать этот спор.

Он не мог объяснить самому себе, как этому пухляку пришло в голову, что он может хоть малейшим образом повлиять на решение двух взрослых людей, привыкших отдавать приказы секретаршам, прислуге и собственной дочери с одинаковой самоуверенностью и с одним и тем же результатом: полное беспрекословное повиновение. Но Шагалыч, казалось, был герметично закрыт для реальности. Мир для него был тем, что он умел нарисовать своими кисточками. Всего остального просто не существовало.