– Жалко мальчишку, – пробормотал участковый.

По мере того как они продвигались дальше, шум воды становился все громче и громче. Майор посмотрел на часы:

– Так – семь часов сорок три минуты. Дальше вы идете за мной. Не ближе пяти метров. Приготовьте оружие.

Участковый хотел было возразить, но майор тихо сказал:

– Шутки кончились, выполняйте приказ.

Он сказал это таким голосом, что желание возражать сразу отпало. В свете фонарика участковый увидел, как майор медленно пошел вперед. В руках у него был какой-то предмет, который он достал из сумки. Участковый вытащил из кобуры пистолет и положил большой палец на предохранитель. Снимать с предохранителя сразу он не стал. Но майор замедлил шаг, и участковый все-таки опустил предохранитель вниз.

Впереди они услышали рычание собаки. Собака рычала таким низким горловым звуком, который выражает крайнюю агрессию и означает, что собака сейчас бросится. Майор остановился, впереди ничего не было, но звук был слышен явно. Вдруг из-за выступа в стене действительно появилась собака. Она шла, низко опустив голову, обнажив клыки, и продолжала рычать. «Собака, это бывает», – почему-то подумал участковый и понял, что стрелять он не может, потому что убьет майора.

– Не подходите! – крикнул майор.

Рычание собаки сорвалось в хрип, и она кинулась на майора. Его правая рука была вытянута вперед. Раздался какой-то непонятный металлический щелчок, и собака полетела на пол. Рык сменился жалобным поскуливанием, она задергала лапами, потом вытянула голову к майору и застыла.

– Готов, – сказал спелеолог.

– Не подходите! – еще раз крикнул майор и медленно, держа правую руку на весу, подошел к собаке.

При свете фонарика было отлично видно, что посередине лба у собаки чернеет дыра, как будто ее ударили по голове топором. Глаза были открыты, но неживые. Признаков дыхания не было. Майор сделал им знак рукой подойти.

– Готов, – еще раз повторил спелеолог.

И участковый отметил про себя его наблюдательность, так как лежащая на полу собака была кобелем.

– Откуда здесь собака? – спросил спелеолог.

– Гораздо интереснее вопрос, откуда здесь итальянский мастиф? Такой щеночек в Москве рублей на пятьсот потянет. А в Ростове и его окрестностях, поверьте мне, ни одной такой собаки нет, – сказал майор. – Ну и чудненько! Вот и конец коридора.

Они свернули влево. Участковый почувствовал, как по его спине катятся крупные капли пота.

Было утро 6-го августа. Директор совхоза сидел в своем кабинете и проверял ведомости, парторг уехал в Багаевку. Сотрудники университета на поле убирали арбузы без особого энтузиазма в предвкушении скорого отъезда домой. На ферме мужики критиковали механика, который плохо наладил автодоилку. Фельдшер пил чай и отмахивался газетой от налетающих мух. Поэт лежал на кровати в джинсах, мрачный, и читал газету «Правда», про Иевлеву не было никакой информации уже третий день. И вампир тоже не попадался.

Я, рассказывающий всю эту историю корреспондент (бывший, правда) районной комсомольской газеты, пил рассол, оставив поэта в покое, потому что он все равно не хотел ни с кем разговаривать.

Итак, я пил рассол, который после вчерашнего помогал мне мало, и смотрел, как в беседке Елизавета Петровна красит себе волосы над большим эмалированным тазом с водой. Ее волосы должны были быть ровного цвета воронова крыла.

Тогда я еще не знал, как много труда уйдет на то, чтобы собрать факты вместе, чтобы эта история сложилась в какое-то целое. Ну… что-то все равно придется додумывать, строить догадки, невозможно быть везде, все равно, как бы ты ни расспрашивал, всего тебе не расскажут. Но если ты знаешь пусть и не все, но многое, это становится частью тебя, ты начинаешь чувствовать целое. И тогда, даже если тебе расскажут какую-то заведомую выдумку, глупость какую-нибудь, мало ли что люди болтают… ты почувствуешь, что это не подходит к целому, выпадает из контекста. Значит, это неправда. Одна баба, например, мне рассказывала, что ей вампир предлагал жениться и на нее дом записать. Но она не согласилась, потому что от него у коровы молоко сворачивается. Другой мужик рассказал, что знает от вампира, где тут недалеко от хутора есть золотая жила. И он бы мог накопать себе, но вампир сказал: кто золото тронет, того петух заклюет. И я, говорит, боюсь, ну его на хер это золото, кто его знает, что он имел в виду. А еще другой мужик сказал по секрету, что этот вампир никакой не Фролов, а вставший из могилы эсэсовец и что его ночью забрал КГБ.

Поэт, конечно, очень помог, у него воображение, и вообще он психически ненормальный. Потом он хронический алкоголик, больной человек. А от больного до блаженного недалеко. Так что он видит и догадывается там, где я просто сижу и хренею, и не знаю, что делать.

Я что? Я просто бухаю. А он бухает вдохновенно. Бухает, а сам все, что вокруг происходит, чувствует, и слышит, и понимает. Ну, может, он и врет, конечно, может, он и придумывает, но как-то это похоже на правду.

Но про разговор командира кадрированного танкового полка подполковника Михаила Пушкарева со своим другом, полковником ГРУ Константином Пальчиковым из Москвы, мы точно не могли ничего знать. Но и выдумать этого мы тоже не могли. Значит, это нам стало известно позже, может, от Иевлевой, а ей от самого подполковника. Сейчас я уже точно не помню. Но вроде бы состоялся этот разговор примерно около шестого августа, на третий день после того, как она пропала вместе с вампиром. Разговор был такой:

– Привет, Миша, это Костя.

– О-о! Привет! Рад слышать, – ответил подполковник.

– Я тоже рад тебя слышать. Но я к тебе по делу звоню. Ты, кстати, в Москву не собираешься? – спросил полковник.

– Нет, пока не собираюсь. Ну, говори, что у тебя за дела?

– У меня тут знакомые про твой хутор Усьман интересуются, – начал Пальчиков. – Они говорят, у тебя там какие-то интересные вещи происходят. Ты ничего не слышал?

– У меня в полку все нормально, солдаты накормлены, концы в порядке, кругом чистота и тишина, – заверил Пушкарев.