— Не надо мне ничего.

— Ну что ты, в самом деле? — папа ласково потерся носом о мое плечо. — Малыш, какое нам до них дело? Ты и я — мы вместе. Мы семья. Я правильно понимаю?

Он ждал. Я молчала, обиженно глядя в окно.

— Правильно или нет? — повысил голос отец, и я уловила в нем нотки недовольства. Меньше всего я хотела поссориться, и мне ничего не оставалось, как протянуть:

— Правильно.

— Так что ты скажешь насчет «Ауди»?

— Симпатичная машинка, — признала я.

— Поехали в салон, купим тебе такую, красненькую, чтобы ты носилась по Питеру и не досаждала мне ненужным интеллигентским нытьем.

В первый момент я хотела отказаться, посчитав предложение отца в некотором роде компенсацией за пособничество, но затем подумала, что в принципе он прав. Ведь это Илья совершил подлый поступок и теперь за него расплачивается, так что папа молодец, и мне не за что на него обижаться.

— Точно, па, долой пессимизм! — выдохнула я, обнимая отца за обтянутые тенниской плечи и крепко целуя в висок. — Вперед, на штурм автосалона!

Справедливости ради стоит заметить, что увлеченный Черубиной Маковский не забывал и о деле. Издатель «Аполлона» прилагал немало усилий для развития русской поэзии, и на Мойке начала действовать поэтическая академия «Общество ревнителей художественного слова». В редакции собирались завсегдатаи ивановских «сред», в числе которых была и Лиля Дмитриева. Волошин тоже частенько появлялся на «башне», хотя Лиля откровенно не понимала, как может Макс закрывать глаза на недавние события, тесно связанные с этим домом и его обитателями.

Несколько лет назад поэт Вячеслав Иванов вместе с семьей вернулся из-за границы в Петербург и задумал создать оазис искусства в арендованной им квартире под самой крышей, в так называемой «башне», окнами выходившей на Таврический сад. В реализации задуманного плана поэту помогала энергичная супруга, литературно одаренная Лидия Зиновьева-Аннибал. Дама уверяла, что является дальней родственницей арапа Петра Великого, в честь которого и взяла себе псевдоним. По Петербургу пополз слух о необычных и увлекательных «средах» на «башне», и в дом Иванова потянулись самые разные люди — поэты и художники, театральные режиссеры, актеры, философы и критики, мечтающие приобщиться к неиссякаемому роднику античного искусства, большим знатоком которого слыл Вячеслав Великолепный — именно так называли поэта Иванова в столичной богемной среде. Поэтические журфиксы собирали до сорока человек за вечер. Это было не совсем удобно, и хозяева решили параллельно «средам» проводить вечера для более тесного кружка друзей, аналогичные тому, что описаны в платоновском «Пире». Серебряный век пришелся на переломный момент не только истории и культуры, но и морали, и рушить традиции у людей искусства считалось хорошим тоном. «Любовь», «преданность», «верность» слыли понятиями из прошлого, они принадлежали уходящей эпохе, и тот, кто придерживался тесных семейных уз, считался человеком несовременным и лишенным фантазии. Интимные собрания на «башне» нарекли «вечерями Хафиза», по имени персидского поэта-лирика четырнадцатого века. А все присутствующие на «вечерях» взяли себе имена из греческой и арабской мифологии и, вдохновляемые Зиновьевой-Аннибал, немало потрудившейся над созданием соответствующей атмосферы, рядились в просторные тоги и украшали себя венками. Ночами в полукруглой башенной гостиной со стрельчатыми окнами горели свечи и курились благовония, на низких столиках призывно искрилось в бокалах вино, манили спелые фрукты и сладости, а хафизиты возлежали на шитых шелком подушках, разбросанных на коврах, и вели неспешные беседы о культуре и эросе, перемежаемые эротическими же играми. Зиновьева-Аннибал называла себя Диотима [6] и была единственной женщиной на «вечерях», но это не мешало хафизитам предаваться взаимным поцелуям и ласкам. Завсегдатаи встреч в большинстве своем были сторонниками однополой любви и ничего необычного в таких отношениях не видели. Но вскоре идея себя исчерпала, ибо участники «вечерей» в конце концов разбились на пары и принимались яростно ревновать своих возлюбленных всякий раз, когда на них посягали со стороны. Тогда неугомонная Зиновьева-Аннибал надумала организовать женский кружок схожего толка, пригласив для этого Маргариту Сабашникову-Волошину вместе с женой писателя Чулкова, а также еще одну никому не известную поэтессу. Вечер прошел скучно, духовной общности у дам не возникло, и эксперимент признали неудавшимся. Но это не испортило дружеских отношений. Волошины жили в том же доме, что и Иванов с семьей, и заглядывали к соседям на «башню» чуть ли не каждый день. Маргарита знала и любила стихи Иванова задолго до знакомства с поэтом и очень ему польстила, признавшись в своем увлечении его творчеством. Тот взглянул на художницу новыми глазами, в которых промелькнула явная мужская заинтересованность. Волошин, приехавший в Петербург с намерением заключить договоры с редакциями, разъезжал по делам, а жена его, чтобы не скучать, все чаще и чаще заходила к гостеприимным соседям. Амори наведывалась этажом выше до тех пор, пока не перебралась к друзьям насовсем. Вскоре увлеченная Ивановым художница, поселившаяся на «башне», поняла, что влияние на нее высокого худощавого Вячеслава Великолепного не знает границ. И когда Иванов предложил ей стать третьей в их семейном союзе с Лидией, Маргарита согласилась. Иванов разъяснил юной супруге Волошина, что их с Лидией любовь настолько сильна, что сливает обе их духовные сущности в единое целое, которое вполне самостоятельная сущность и может полюбить кого-то еще. До нее место третьего в семье Ивановых принадлежало начинающему поэту Городецкому, который отчего-то перестал бывать на «башне», и освободившуюся вакансию заняла восторженная Амори. Зиновьева-Аннибал была далеко не так оптимистична, как ее супруг. Она не раз говорила художнице, что все ее существо восстает против Маргариты всякий раз, когда ее нет поблизости. Но стоит только разлучнице появиться рядом, и Лидия тут же успокаивается. А что ей оставалось делать? Пятеро детей и желание удержать эксцентричного мужа, должно быть, пересиливали неприязнь к молодой сопернице. Но одна из дочерей Зиновьевой-Аннибал от первого брака, белокурая голубоглазая бестия Вера, сыграла с Маргаритой злую шутку. Расставшись с Максом, принявшим, как должное, что Иванов стал с ним резок и груб, а с его женой, напротив, необычайно нежен, Маргарита отправилась к родителям, чтобы рассказать о своей новой семье и попросить разрешения погостить вместе с Ивановыми в загородном имении Сабашниковых. Почтенные чаеторговцы из старинного купеческого рода были в ужасе от услышанного, но дочь оказалась тверда в своем решении жить втроем. Правда, о поездке в имение не могло быть и речи, и Зиновьева-Аннибал, так и не дождавшись приглашения, написала Маргарите, что они отправляются в Могилевскую губернию, где снимут на лето дом и будут ее дожидаться. Когда Маргарита приехала к своей новой семье под Могилев, она с досадой увидела, что место ее уже занято. И не кем-нибудь, а именно старшей дочерью Зиновьевой-Аннибал, той самой белокурой красавицей Верочкой Шварсалон. Обиженная прохладным приемом, Амори отправилась в Коктебель и томилась там от ревности под неусыпной заботой Волошина, которой тот со свойственным ему всепрощением трогательно окружил свою бывшую жену. А вскоре от Иванова пришло известие, что Лидия заразилась скарлатиной и скоропостижно умерла. Причем извещал он об этом вовсе не Маргариту, а их общую знакомую, также гостившую у Волошина в Коктебеле. Знакомая отправилась на похороны одна, не взяв с собой Амори. Напрасно прождав известий от Иванова, Маргарита уехала в Германию, где вскоре узнала, что ее кумир женился на Верочке, которая так напоминала ему покойницу-жену. К Волошину Сабашникова больше не вернулась, отправившись в Дорнах, чтобы присоединиться к антропософскому обществу, горячей поклонницей которого являлась последние несколько лет. Макс отнесся к двойному предательству Иванова философски, ибо, верный своему принципу, продолжал видеть даже в самом последнем мерзавце ангельскую сущность.

Лиля восхищалась душевной широтой друга, когда он как ни в чем не бывало шел с ней на «башню» послушать лекцию на тему эроса или размышления о дионисийстве, о котором Вячеслав Великолепный знал абсолютно все. Только настоящий маг может настолько широко смотреть на вещи, чтобы не улавливать их мерзкой гнусности. В отличие от Волошина Лиля не любила Иванова. Поэт ее пугал, ибо напоминал Того Человека, образ которого неотступно преследовал ее с отрочества. Но интерес к поэзии пересиливал страх, и Лиля снова шла на «башенные среды». Теперь же, когда в редакции «Аполлона» открылось «Общество ревнителей художественного слова», девушка вздохнула с облегчением и сделалась постоянным его членом. В состав общества входили самые яркие поэты, блиставшие в те годы на русском литературном Парнасе. В особняке на Мойке можно было встретить Блока, Мандельштама, Сологуба, Анненского. Ну и, конечно же, Волошина с Гумилевым. И все они были страстными поклонниками юной и загадочной поэтессы де Габриак. Лиле доставляло удовольствие наблюдать, как вокруг ее Черубины в редакции разворачиваются споры и интриги. Маковский продолжал регулярно получать «путевые заметки», из коих узнавал о буднях Черубины, остановившейся в католическом квартале. Под руководством Волошина Лиля прислала огромное количество описаний этого самого квартала, живописала даже несколько личных встреч. Описывала подробно, остроумно и красочно. Так, словно сама присутствовала при этом в Париже. Наблюдая за Папой Мако со стороны, Лиля видела, что редактору эти письма необходимы, как воздух. Это заметила не только Лиля, лицо, безусловно, заинтересованное и оттого обладающее повышенной наблюдательностью. Влюбленность издателя видели и сотрудники «Аполлона». В отсутствие Черубины Маковский так страдал, что коллеги не могли на него смотреть без сочувствия.

— Сергей Константинович, — как-то не выдержал Анненский. — Нельзя же так мучиться! Ну, поезжайте за ней. Истратьте сто-двести рублей, оставьте редакцию на меня. Отыщите ее в Париже…

Но Маковский в Париж не поехал, зато каждый вечер звонил кузине Черубины Дарье Владимировне и беседовал с ней об отсутствующей. А «кузина Дарья Владимировна», Лида Брюллова, сидела рядом с Лилей и с самым серьезным видом готовила издателя к мысли о пострижении Черубины в монастырь. Тот трепетал от отчаяния, и Лиля со сжимающимся от гордости сердцем видела, что ее стараниями нет в Петербурге человека несчастнее, чем редактор журнала «Аполлон», эстет и сноб Маковский, так больно обидевший ее в их первую встречу.

Новая жизнь нравилась мне все больше и больше. Дни были заполнены презентациями наших книг, съемками ток-шоу, приемами, вечеринками и прочей мишурой светской жизни. Элла и Эдуард, впервые за несколько лет открытые для общения, вызывали неподдельный интерес у самых разных людей. Все относились к нам с почитанием и преклонением, и в какой-то момент я даже начала забывать, что не имею к замечательным книгам, которые все так превозносят, никакого отношения.

— Малыш, может, попробуешь что-нибудь написать? — как-то предложил отец.

Я попробовала. И написала небольшой рассказ.

— А что, очень даже недурно! — просматривая текст, с довольным видом говорил папа. — Сюжет вполне оригинальный, немного доработать, и может получиться занимательная история.

Польщенная и ободренная, я взяла себе за правило каждый день работать над текстом, доводя его до совершенства. Также регулярно я посещала тренажерный зал, доводя до совершенства фигуру, ибо та Элла Греф, которую я видела на экране телевизора, мне уже не очень-то и нравилась. На мой взгляд, у нее были слишком широкие бедра, невыразительная талия и плохо развитая грудь. Хотелось, чтобы новая я была так же идеальна, как те книги, которые тысячи читателей считали моими. Но в тренажерный зал жилого комплекса «Эдельвейс» я ходила не только потому, что мечтала накачать приличную грудь и убрать лишние сантиметры с талии. Там я ежедневно встречала обладателя красного дракона. Этот высокий крепкий брюнет с потрясающей татуировкой на руке, уходящей под футболку и ужасно меня интригующей, приходил заниматься с двумя охранниками, которые стояли за ним все то время, что он ворочал штанги и трусил по беговой дорожке. Инструктор держался от них в стороне, предпочитая не докучать указаниями знающим людям. Да и остальные посетители зала косились на него с заметным уважением. Несколько раз я была свидетелем, как у моего брюнета брали автографы, а однажды в раздевалке услышала, что две девицы с горящими глазами обсуждают его персону. Сделав вид, что мне и дела нет до их болтовни, я узнала, что зовут его Виталий, он известный боксер-супертяжеловес, живет в нашем комплексе, здесь же арендует для тренировок зал с боксерским рингом, а на тренажерах ходит заниматься туда же, куда и мы, простые смертные. Если, конечно, простыми смертными можно назвать банкиров, эстрадных певцов, актеров или вот как мы с папой, успешных писателей. Как-то раз я старательно качала пресс на блоке, когда увидела, что двухметровый великан, помахивая в такт шагам рукой с тем самым красным драконом, вытатуированным на бицепсе, направляется в мою сторону.