С уважением

Стэникэ Р ациу .

— Не повезло мне с детьми, и все тут! — жаловалась Аглае. — Я сама пойду к нему, отвешу оплеуху, чтобы помнил меня. Ну рассердился, но ведь всему есть предел. Может, ты чего-нибудь натворила? Ну ладно, люди ссо­рятся и мирятся. А ты почему с ним не по-хорошему?

— Но, мама, — плача, проговорила Олимпия, у кото­рой текло из глаз и из носа. — Да я ему и полсловечка не сказала, клянусь господом богом, все это свалилось как снег на голову. Я с ним почти никогда не ругалась. На­верно, он завел кого-нибудь, вот и ищет предлог для раз­вода. Его родственники все время подстрекают, чтобы он женился на богатой. Ведь ты их видела! Ездят в колясках, увешаны брильянтами!

Аглае отправилась к Стэникэ.

—- Послушай-ка! Что на тебя нашло? Над нами люди смеются. Мало мне было забот с Симионом, с Тити, с Костаке, теперь это еще на мою шею! Что случилось у вас с Олимпией? Скажи мне!

— Я объяснил все, что нужно было объяснить.

— Чепуха! Если Олимпия тебе в чем поперечила, оби­дела, расскажи, чтобы и я и она знали. Люди все забы­вают, нельзя же без конца злобу на сердце держать. Где же твоя признательность? Сколько времени никто, кроме меня, тебя не поддерживал. Я кормила тебя, давала кар­манные деньги, дом отдала. Ты получал все, что тебе было нужно, больше чем мой собственный ребенок, ведь дохо­дов-то у тебя никаких не было. А теперь, когда, видно, завелись деньжонки, ты платишь мне черной неблагодар­ностью.

Стэникэ принял благородную позу.

— Доамна, никто, больше чем я, не питает к вам при­знательности. Я знаю все, что вы для меня сделали, и ни от чего не отрекаюсь. Во мне происходят мучительная борьба между чувством и долгом. Чувство толкает меня к той, которая была мне супругой, и к вам, которая была для меня матерью, но долг перед обществом побуждает меня искать счастье отцовства, потерянного мною со смертью Релу. К вам я сохраню вечную признательность, а к Олимпии уважение, надлежащее женщине, которая была мне дорога. Но не настаивайте, не пытайтесь вос­пользоваться моей слабостью. Вы сами должны были бы поддержать меня в том, что я делаю.

Аглае вышла из терпенья:

— Чтобы я понуждала тебя бросить Олимпию, после того как я приняла тебя, оборванца?

— Доамна! — благородно протестовал Стэникэ.

— Бандит!

Аглае и Олимпия посоветовались с адвокатом. Тот сказал им:

— Несомненно, доамна права, муж только ищет предлог для развода. Выдвигаемые им мотивы несерьезны, в особенности потому, что их нельзя проконтролировать. Но чего вы добьетесь? Самое большее — того, что про­цесс будет решен в вашу пользу, ибо без суда здесь не обойтись. Но ведь вы не сможете жить с человеком, ре­шившим развестись, он все время будет искать повод к ссоре. Поэтому, вместо того чтобы навлекать на себя еще большие неприятности, лучше уж согласиться. Дру­гого пристойного пути я не вижу.

Доброжелательство адвоката было вне сомнений, и Олимпия решила согласиться на развод. Радость Стэникэ была так велика, что он, растроганный попросил разрешения зайти последний раз, чтобы попрощаться с теми, кто был ему матерью и дорогой супругой. Ему от­ветили, что его вышвырнут за дверь с помощью полицей­ского, и это дало Стэникэ повод почувствовать себя жертвой.

Стэникэ стал одеваться все более модно и как-то, вы­просив у родственников коляску, гордо проехал несколько раз по улице Антим.

Феликс все ждал, что Отилия скажет, что же им дальше делать, но девушка по-прежнему молчала. Он считал неделикатным самому заводить разговор теперь, когда ее горе было еще так свежо. Отилия сидела запер­шись в своей комнате и, казалось, скучала. Ей было про­тивно выходить в город одетой в черное, но одеться иначе мешало предубеждение, что она совершит нехороший по­ступок. Однажды она спустилась вниз и тронула кла­виши рояля, но первая же нота испугала ее своим эхом, и она закрыла крышку. Сидя на софе в своей комнате, она часами перебирала безделушки, раскладывала их. Как-то раз Отилия вошла к Феликсу со своей фотогра­фией, сделанной в Париже.

— Ты эту карточку видел?

— Нет. Очень удачная.

— Возьми себе!

Феликс минуту стоял в растерянности, боясь побла­годарить.

— Зачем ты мне ее даешь? — спросил он.

— Да так... подумала, что тебе приятно будет иметь мою фотографию.

Фотографии дарят тому, с кем разлучаются, на память!

Отилия положила свои тонкие руки на плечи Фе­ликсу:

— Нет, нет, нет, я даю ее не в знак разлуки. Просто мне пришло в голову подарить ее тебе.

Феликс поцеловал ей руку, которая как раз находи­лась у самого его лица, и Отилия слегка коснулась губами его щеки. Юноша обернулся и схватил девушку за руки более энергично. Та ласково защищалась.

— Феликс, сейчас это грех. Будем благоразумны. Лучше расскажи, что ты делаешь.

Феликс показал ей толстенные руководства. Девушка заглянула в одно из них, полистала его тонкими пальчи­ками и сказала:

— Тебе придется много работать!

— Да, я должен во что бы то ни стало хорошо сдать экзамены!

— Сколько еще лет тебе так заниматься?

— Несколько лет, и с каждым годом все больше и больше. Но настоящая научная работа начнется только тогда, когда я кончу учиться. Я хочу специализироваться в определенной области и создать себе имя.