Шрифт:
— Что, если мы вдруг упадем в небо? Нам ведь ничто не помешает.
Феликс понял, о чем говорила Отилия. Они лежали на спине, и у них было такое ощущение, точно они наклонились над вогнутым небесным сводом.
— Тогда Паскалопол, — развивала свою мысль девушка, — не нашел бы даже наших следов.
— Об этом я не пожалел бы, — ответил Феликс,— хотя признаю, что он вполне порядочный человек.
— Он тебе так неприятен? Но почему же? Бедный Паскалопол, он такой скромный!
— Ты думаешь? Мне кажется, он чем-то недоволен. Я уже раскаиваюсь, что приехал.
— По-твоему, он чем-то недоволен? Вряд ли. Впрочем, я у него выведаю. Во всяком случае, поверь, это не из-за твоего приезда, потому что он тебя уважает, и кроме того...
Феликс понял: «...и кроме того, ты для него не опасен».
— Отилия, — собравшись с духом, заговорил он, — я рад, что приехал — и сюда и к вам, но в то же время жалею об этом!
— Почему? — просто спросила Отилия, не оборачиваясь к нему и не отрывая глаз от неба.
— Потому... Потому что я привык к тебе и теперь начинаю бояться, что опять останусь один.
— Ты боишься, что я убегу с Паскалополом? Это возможно. Паскалопол заслуживает такой награды, но я не хочу покидать папу, поэтому и тебя не оставлю.
— Значит, если бы не дядя Костаке, ты убежала бы с ним? Разве такая девушка, как ты, может любить человека гораздо старше ее?
— Я понимаю, что ты хочешь сказать... По правде говоря, я никогда не задумывалась над этим всерьез. Но разве возможно, чтобы юноша моего возраста полюбил такую девушку, как я? Я капризна, хочу всегда быть свободной.
У Феликса чуть не вырвалось: «Я люблю тебя!» — но он не посмел произнести этого и сказал только:
— Я хотел бы когда-нибудь с тобой о многом поговорить, если ты согласишься меня выслушать.
— Я выслушаю тебя, — все так же просто ответила Отилия, не выпуская его руки из своей.
Донесся яростный собачий лай, он все приближался, потом мужской голос закричал во тьме:
— Где вы, молодые господа?
Феликс и Отилия отозвались и, спустившись вниз, почти бегом побежали к дому. Держась за руки, они появились перед террасой. Паскалопол сидел за столиком, лицо его было грустно.
— Я ждал вас к кофе, — сказал он, — пожалуйте! Здесь, в имении, мне, конечно, очень трудно всегда составлять вам приятную компанию.
Отилия присела на край стула Паскалопола и поправила ему воротник.
— Зачем вы так говорите! Мы немножко погуляли, чтобы не мешать вашей деловой беседе. Не надо о нас беспокоиться.
Паскалопол взял руки Отилии и поцеловал.
Действительно, Паскалопол целыми днями был погружен в дела поместья, и гости оказались предоставлены сами себе. Недели через две помещик даже вынужден был уехать на день-другой в Бухарест. Отилия с помощью слуг, расположение которых ей удалось завоевать, придумывала всевозможные забавы, а Феликс беспрекословно ее слушался. К толстому суку старого орехового дерева подвесили качели, на которых Отилия качалась, стоя во весь рост, ее волосы и юбка развевались на ветру. Она не успокоилась, пока не выкупалась в пруду, отогнав Феликса подальше. Побывала во всех сараях и спала на сене. Но любимым ее развлечением стала верховая езда. Работавший на конюшне батрак дал им двух костлявых тяжеловозов какой-то породы, похожей на нормандскую, но более стройных. Они были так смирны, что на них можно было ездить без седла. Достаточно было просто похлопать их ладонью по спине, чтобы они медленно Двинулись вперед. Феликс и Отилия, сначала под присмотром батрака, довольно хорошо овладели этим спортом и скоро уже одни разъезжали по имению. Однако у Отилии появилась новая прихоть: она садилась на лошадь к Феликсу. Сильный конь безропотно нес двойную ношу, а люди крестились при виде диковинной картины: на лошади ехал юноша, а перед ним, у самой гривы, сидела по-мужски девушка, ноги которой высовывались из-под платья. Отилия находила, что это самый шикарный вид спорта.
— Я очень долго был одинок, и теперь так хочу любить кого-то, — признался ей во время одной из таких поездок Феликс. — Иметь подругу... с которой я был бы неразлучен.
— Ты еще слишком молод, Феликс, — ответила Отилия.— Тебе не следует думать о любви, прежде чем ты сделаешь блестящую карьеру. Любовь, — серьезно продолжала она, — это слово означает так много, но, видишь ли, ее одной недостаточно. Если бы терпением и добротой Паскалопола обладал молодой человек, как бы я его любила!
— Паскалопол к тому же богат, — без тени иронии сказал Феликс.
— О, не поэтому, — возразила Отилия, — хотя верно, что только такой богатый человек, как он, может быть щедрым и исполнять любой каприз женщины. У меня несчастный характер, мне все быстро приедается, я не терплю, когда мне противоречат.
— Значит, для того, чтобы ты меня любила, я непременно должен стать богатым? — размышлял вслух Феликс.
— Возможно, что так, но и это еще не все. Ты знаешь, что папа очень богат и я его люблю, но он не в силах никого сделать счастливым. Мама умерла от огорчений, которые он ей доставлял.
Паскалопол привез из Бухареста неожиданные новости. Стэникэ узаконил свой брак с Олимпией две недели назад, то есть сразу после отъезда Отилии в имение. Формальности он выполнил уже давно, но торжество все откладывал, пока не заставил Симиона дать Олимпии приданое. Бракосочетание должно было совершиться быстро и в «тесном кругу». Но едва лишь гражданская церемония закончилась (церковный брак отвергли как устаревший предрассудок), Стэникэ и Олимпия явились в полученный в качестве приданого дом и пожелали немедленно вступить во владение им. Так как дом был сдан внаем и арендатор совершенно законно не соглашался выехать раньше дня святого Димитрия, то Стэникэ перешел в наступление, стал угрожать жильцу, выискивал случаи несоблюдения им контракта, посылал ему от имени Аглае официальные требования. Аглае это наконец надоело, она договорилась с нанимателем, уплатила ему неустойку, и тот позволил семейству Рациу воспользоваться своей собственностью. Но у супругов не имелось никакой обстановки. Олимпия и Стэникэ принялись с самым приветливым видом, лебезя перед Аглае, Симионом и Аурикой, беззастенчиво обирать их. Стэникэ объявил о своем желании получить хоть самое незначительное доказательство того, что он является зятем такого великого художника, как Симион, ибо без этого немыслим его домашний очаг. Он вытянул у Симиона несколько картин (которые позднее выбросил на чердак) и потребовал необходимую мебель для подобающего этим сокровищам зала. Аглае дала им что могла. Чета Рациу, уже не боясь сопротивления со стороны Симиона, являлась в дом Туля почти каждый день, нахально напрашиваясь на обед. Ребенка, которому исполнилось всего два месяца, родители совсем забросили. Однажды его положили на кровать без сетки, в комнате, где было открыто окно, и, заперев дверь, позабыли о нем. Ребенка, очевидно, лихорадило, он стал метаться и упал с кровати. От ушибов он скоро умер. Олимпия приняла этот удар с большим хладнокровием, почти как облегчение, Стэникэ же казался безутешным. С всклокоченными волосами пришел он к Аглае, вновь разыграл сцену с больным сердцем, уведомил всех, что жизнь его разбита. Аурел, оказывается, был самым умным ребенком на свете, и с первого дня его жизни нетрудно было предсказать, что его ждало блистательное будущее. Стэникэ поведал о всевозможных свидетельствах раннего развития сына и утверждал, что он уже начинал проявлять признаки разумной речи. Он отказался встать с постели и, сознавшись, что без посторонней помощи не будет в состоянии похоронить покойного, просил пойти ободрить сраженную горем Олимпию. В самом деле, ни он, ни Олимпия не подумали ничего предпринять для устройства похорон ребенка, и все расходы пали на семью Туля. Стэникэ даже выпросил денег на сооружение памятника несравненному младенцу, и Отилия заподозрила, что самого Паскалопола тоже обложили некоторой данью. Во время погребения у Олимпии был равнодушный, скучающий вид, Стэникэ же захлебывался от рыданий, завоевав симпатии женщин, которые обычно толкутся на кладбище. Паскалопол показал Феликсу и Отилии номер газеты «Универсул», где в разделе траурных объявлений можно было прочитать следующий патетический опус: