Буссенар Луи
Шрифт:
— Настоящие русские горы! [107] — весело заметил Летящее Перо. Этот новый склон был еще круче. Таким образом, только за утро путникам пришлось раз пять разгружать сани, а однажды даже нести плоскодонку. На нее вся надежда в случае, если встретится свободная вода.
Моряки то и дело падали, но снег оберегал их от ушибов.
За неимением палатки на отдых остановились в одной из расселин.
Прикрывшись парусиной, покрывавшей сани, Дюма разжег спиртовку, поставил на нее сосуд со снегом и теперь ждал, когда закипит вода.
107
Намек на известный аттракцион.
Холм, у которого устроились путешественники, был высотой в сорок — пятьдесят метров. Несмотря на холод, усталость и пустоту в желудке, все залюбовались открывшейся картиной: ослепительно белый снег и сверкающий лед переливались на солнце всеми цветами радуги, будто усыпанные бриллиантами.
Только люди на фоне этого великолепия казались мрачным пятном.
Темная бесформенная одежда из грязных звериных шкур, зеленые круги очков на, обмороженных носах, потемневшие от копоти лица, потрескавшиеся синие губы — все было безобразно! Даже движения, скованные тяжелой одеждой.
Д’Амбрие и его спутников можно было принять за эскимосов.
Однако одичание не коснулось души французов. Они не потеряли способности восхищаться прекрасным, напротив, оно помогало им переносить выпавшие на их долю тяготы жизни.
Скромный завтрак, состоявший из мясного концентрата, отдававшего салом, горячего чая и горстки сухарей, показался зимовщикам пищей богов, что, вероятно, возмутило бы какого-нибудь европейского гурмана [108] .
Завтрак запили грогом [109] , но отдыхать в таких условиях никому не хотелось. Собаки слопали свою порцию сушеной рыбы, вылакали подогретую воду и встали в упряжку.
108
Гурман — любитель и знаток изысканных блюд, лакомка.
109
Грог — горячий напиток, приготовленный из кипятка, сахара, коньяка или рома.
— Вперед!
Все снова двинулись в путь, петляя, отыскивая проходы, карабкаясь, скользя, иногда возвращаясь назад.
И все-таки дорожка тянулась и тянулась, как заметил неунывающий парижанин.
В первый же день продвинулись на двадцать четыре километра и семьдесят шесть метров к северу, что капитан и отметил на карте.
Такой невероятный успех стал возможен только благодаря собственному терпению и неукротимой энергии.
Баски, прирожденные горцы, были прекрасными ходоками. Артур Форен — помесь парижского гамена [110] с обезьяной, ухитрялся пройти там, где, казалось, сам черт не пройдет. Дюма не отличался особой ловкостью, зато обладал недюжинной силой, а о капитане и говорить нечего. Недаром он был членом клуба альпинистов Франции.
110
Гамен — прозвище уличных парижских мальчишек, весельчаков, пройдох, задир.
Устраиваясь на ночлег, вырыли в снегу нору, положили туда спальные мешки и остальное имущество. Лодку и сани оставили снаружи. К саням привязали собак, и они улеглись на снегу, как сторожа, хотя появление четвероногого вора было маловероятно.
Никаких признаков близости земли здесь не наблюдалось. Тишину нарушало лишь потрескивание льдов, к которому давно все привыкли.
Утром матросы проснулись по сигналу Дюма, спавшего в мешке вместе с капитаном. Так ему выпало по жребию. Дюма был вне себя от смущения. Но как ни отказывался, ссылаясь на то, что храпит и дрыгает ногами и не хочет мешать капитану, пришлось в конце концов согласиться. «Приказ есть приказ», — сказал д’Амбрие.
Двадцать восьмого апреля возникли новые трудности.
— Чем дальше, тем страшнее, как у Никола! — сказал Форен, слегка поднаторевший в литературе.
Погода стояла сухая и ясная — всего 25° мороза!
Но идти мешали предательские углубления во льдах, занесенные снегом. Иногда они бывали такими большими, что в них проваливались сани, не говоря уже о собаках и людях.
Все чертыхались, каждый на своем наречии: невозмутимые баски — лениво и меланхолично, Дюма — со свойственной ему горячностью. А весельчак Форен напевал:
Пьяной тропинкой Пойдем потихоньку с тобой!Капитан, поглощенный единственной мыслью скорее достигнуть цели, казалось, ничего не замечал.
Но стоило кому-нибудь упасть или саням наткнуться на препятствие, как он спешил на помощь, а на шутку отвечал одобрительной улыбкой. После чего снова погружался в задумчивость, сдвинув брови.
Двадцать восьмого прошли двадцать пять, а тридцатого — двадцать девять километров. Всего же с начала похода — восемьдесят километров!
Трудно было в это поверить, если взглянуть на дорогу, по которой им приходилось двигаться.
Но факт остается фактом. Они преодолели это расстояние.
Что же беспокоило капитана? Следы человека, попадавшиеся все чаще и чаще. Некоторые углубления несомненно были сделаны чьими-то руками.
Д’Амбрие каждый день ждал встречи с таинственным незнакомцем.
Подумать только! Кто-то опередил их!
Неужели все труды, лишения, страдания окажутся напрасными! Смерть Фрица! Больные товарищи, оставшиеся в лагере, и, может быть, тоже обреченные! Надвигающийся голод! И эти четверо, которые вместе с ним, не щадя себя, стремятся к цели? Неужели надежды их будут обмануты? Они верят в великое открытие, хотя и не до конца понимают всю его важность. Неужели славу, по праву принадлежавшую им, кто-то отнимет? Славу, стоившую таких огромных жертв? И это в тот момент, когда они уже у цели!