«Чёртов безумец!» – подумал Воробьёв, прекрасно понимая, что эта встреча далеко не последняя. С тоской вздохнув, он уставился на своё покрасневшее запястье и осознал, что в ближайшие недели две точно не сможет взяться за скальпель. И ведь надо же было, именно правую руку, до чего некстати!

Мишель тем временем шёл следом за миленькой светловолосой медсестрой, провожавшей его к палате офицера Владимирцева, уже давно ставшего местной легендой. Девушка хорошо знала историю Владимира Петровича, восхищалась им и жалела, как и весь больничный персонал. Ещё бы, настоящий герой, не пожалевший своей жизни за родину! И такой бесславный конец… хуже участи не придумаешь, когда тебе двадцать пять лет и ты сказочно красивый богатый дворянин.

– Только я должна вас предупредить, он ни с кем не разговаривает вот уже два месяца как, – с печалью в голосе сказала блондинка-медсестра, которую Воробьёв назвал Верой. – Поначалу в бреду всё звал какую-то Наташеньку, а потом… Потом, когда понял, что она не придёт, и вовсе замолчал. Даже когда о самочувствии спросишь – всё молчит.

– Почему он у вас до сих пор? – этот вопрос всё не давал Мишелю покоя. То, что Владимира некому было забрать из больницы – не оправдание. Его бы не стали держать здесь на добром слове: сдали бы в богадельню, где занимаются как раз такими, как он, брошенными инвалидами, потерявшими рассудок, и просто никому не нужными людьми, коим требуется уход.

Должна быть какая-то причина, почему Владимирцева оставили здесь. И Вера тотчас же её озвучила:

– Он стреляться пытался. Не так давно. В сердце целился, но чуть промахнулся, это его и спасло. А Викентий Иннокентьевич у нас настоящие чудеса творит, про него говорят, что он и покойника с того света вернёт, если понадобится! Так вот он его и спас. Долго операция шла, часа три, наверное… Но под конец его удалось спасти, благодаря доктору Воробьёву.

«А я думал, он только на подлости способен, – подумал Мишель хмуро. – Выходит, не зря матушка так его жаловала?»

– Где Владимирцев раздобыл оружие? – спросил он, остановившись возле двери, рядом с которой остановилась Вера.

– Слуга его принёс. Я спросила: зачем? А он сказал, барин попросил, дескать, полюбоваться на свой револьвер, который в окопах не раз выручал его, жизнь спасал… ностальгия, и всё такое. Ну глупый старик и не заподозрил ничего. А Владимир Петрович вон чего удумал, бедненький!

А что ему ещё оставалось? Мишель подумал-подумал, и пришёл к выводу, что, как бы чудовищно это не звучало, но он понимает Владимирцева. Понимает прекрасно. Когда ты один и когда ты никому не нужен – это невыносимое чувство. Нечто подобное испытывал он сам в этот момент.

– Впусти меня, – попросил Мишель, видя, что девушка медлит.

– Можно я для начала кое-что спрошу? – робко поинтересовалась она. Ей было жутко в обществе этого человека, который всего пару минут назад заламывал руки уважаемому Викентию Иннокентьевичу, но в то же время Вера понимала: сейчас он делает благое дело. Это был первый посетитель у бедного Владимирцева за целых два месяца!

– Спрашивай.

– Вы его друг, да? Сослуживец? У вас выправка военная, я подумала… – бедная Вера покраснела до корней волос, сама не зная отчего, но Волконский вдруг улыбнулся ей, да так очаровательно, что у неё перехватило дыхание, а робость мигом отступила, сменяясь решимостью. – Я подумала, коли вы его друг, быть может, вы знаете кого-нибудь из его родственников, или… вы же сами спросили, почему он до сих пор у нас, понимаете ведь, что долго он здесь оставаться не может! Ровно столько, сколько понадобится, чтобы вылечить самострел. А рана уже почти зажила, больше она не опасна. Скоро его выпишут, понимаете? И… и, наверное, ему совсем некуда деваться, если он… если к нему, кроме вас да того дурака с револьвером, за всё это время никто и не пришёл! В общем… мне жаль его, очень жаль, но что я могу? Ничего, кроме как порекомендовать дом скорби, где состоит нянечкой моя кузина. Конечно, она будет заботиться о нём, но разве это почёт для героя? И я всего лишь хотела узнать, быть может, у вас есть какие-то мысли насчёт его дальнейшего будущего?

Честно говоря, пока не было.

На фоне мнимого самоубийства матери и фанатичного желания отца жениться сразу после её похорон, проблемы Володи Владимирцева вполне закономерным образом отходили на второй план. Но это ни в коем случае не означало, что Мишель собирался его бросить.

– Что-нибудь придумаю, – заверил он сердобольную девушку, и та с облегчением вздохнула.

– Знала, что вы не останетесь равнодушным! – прошептала она, открывая дверь. – Глаза у вас очень добрые, красивые…

А вот Викентий Иннокентьевич явно считал иначе, с улыбкой подумал Мишель, заходя в небольшую больничную палату за нею следом. Да и Гордеев наверняка поспорил бы с этим утверждением.

А вот девушки просто таяли от одного лишь его взгляда, что верно – то верно, глаза были вторым оружием Мишеля, после револьвера, к которому он так привык. Немало красавиц потонуло в этих погибельных зелёных глазах, немало неприступных крепостей рухнуло, немало сердец разбито… Но об этом после.

Владимирцев сидел в инвалидном кресле напротив окна и безразлично созерцал пейзажи больничного дворика. На звук открывшейся двери он не обратил ни малейшего внимания, продолжая молча смотреть за окно. Взгляд у него был рассредоточенный, как будто Володя не смотрел ни на что конкретно, а просто впал в глубокую задумчивость. Это было бы нормально для любого человека, но Вера-то лучше других знала, что Владимирцев из этого состояния не выходил практически никогда.

– Владимир Петрович, к вам гости! – объявила она бодро.

Похоже, это его ничуть не волновало.

«Совсем плох», – подумал Мишель, проходя в комнату.

– Оставь нас, – попросил он медсестру, и девушка послушно вышла. И когда они остались одни, Владимир позволил себе любопытство – чуть повернул голову на вновь пришедшего и наградил его коротким, ничего не значащим взглядом, после чего вновь отвернулся к окну.

Этого хватило, чтобы Мишель впал в отчаяние. Да-да, именно Мишель, который вернулся с фронта героем, стоял на обеих ногах и выглядел весьма недурно, а не бедный Владимир, которого собрали по частям, как разбитую куклу, потерявший самое дорогое, что было в жизни, и выглядящий теперь точно живой труп. Он на появление Волконского, казалось, никак не отреагировал, а вот Мишель здорово опечалился, в очередной раз подумав о том, как несправедлива порой бывает жизнь.