Подобно черепашкам с острова Ниас, не особенно переживали по поводу Апофиса и наши друзья-астронавты. Правда, в отличие от черепашек, русских или венесуэльцев (в каждом из которых и до сих пор жил Уго Чавес, если верить официальным СМИ) друзья не стали дожидаться астероида и собирались на Марс.

Никакой Уго в них не жил, и единственное, что связывало их теперь с Землёй – гравитация. Да и какое им, в сущности, дело до Земли? Теперь уже поздно. Они и без того сделали всё, что в их силах. Взять хотя бы Ослика. Уж он точно старался. Главной его заботой как раз и было сделать так, чтобы никто никуда не улетал. Чтобы и мысли не возникало бежать (здесь хорошо: есть чем гордиться, кого любить и так далее). Не вышло.

Вот друзья и развлекались, устроившись у костра на Танэгасима под звёздным небом, наслаждаясь сладким картофелем и тунцом с арахисом и зелёным перцем.

Накануне Ингрид закончила четвёртую (и последнюю) часть рукописи Генри Ослика и теперь с нетерпением ждала объяснений. Некоторые места действительно нуждались в комментариях.

Во-первых, неясно, кто писал. В отличие от трёх предыдущих частей эта явно выпадала – и по стилю, и по образу мысли. Стиль уж точно не соответствовал Ослику (насколько вообще стиль может соответствовать писателю). Известны случаи (и их немало), когда писатель намеренно играл со стилями – и пойми ж ты, что к чему. Взять хотя бы Гари (Ромен Гари, он же Эмиль Ажар) или Дэвида Лоджа (в «Думают» он предстал, в том числе, и как мастер перевоплощения), не говоря уже о Джулиане Барнсе: его «Попугая» («Попугай Флобера») как ни крути – не сопоставишь с «Записками из Лондона», к примеру, а тем более с «Любовью и так далее».

Столь же неожиданно воспринималась и чётвёртая часть Генриной рукописи под названием «Ослик Иисуса Христа» (с подзаголовком «Общая теория счастья»). Короче, Ингрид усомнилась в авторстве. Ей мнился подвох.

А во-вторых, тема. Текст представлял собой весьма квалифицированный анализ истории христианства. Библейские сюжеты, вариации, ссылки. Но дело даже не в этом. Странным, а подчас и шокирующим выглядело само повествование. Изложение велось от имени ослицы, знакомой нам по Новому Завету, на которую (а заодно и на молодого осла) залез Иисус Христос (Мф. 21:1–7). Залез – и залез (казалось бы, что такого?), да не тут-то было. Рассказчица (ослица) предстаёт чуть ли не учёным-теологом. Она дотошно исследует проблему (почему она? что движет Иисусом? последствия) и предлагает версии.

Одна из версий и вовсе запредельна. Автор, по сути, предлагает свой вариант Святого Писания, как если бы Иисус Христос прибыл в Иерусалим пешком, а не въехал на ослице с осликом. За унижением животных, как известно, «пророк из Назарета галилейского» учинил и серию погромов. Вот что пишет об этом Матфей в Евангелии: «И вошёл Иисус в храм Божий, и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей» (Мф. 21:12–13).

Так что и голубям досталось. «Не потому ли, – вдруг подумала Ингрид, – Ослик не мешкая спас Маркуса в аэропорту, да и вообще с состраданием относился к животным?»

Может, и так. Что же до четвёртой части – текст воспринимался легко, но вместе с тем и наводил на размышления. Размышления серьёзные, и чем дальше, тем более мрачные: не залезь Иисус на ослицу с осликом, глядишь, и Библия была бы другой, и в голове у обывателя заискрилась бы мысль – светлая, в меру рациональная и уж, конечно, не покорная оскорблению, а свободная и разумная.

Да, так и оказалось: автор не Генри. Текст сочинила Наташа Лобачёва, а под «ослицей» она предполагала даже не столько образ животного (прилюдно униженного будущим всеобщим любимцем), сколько невинных людей по всему миру, регулярно подвергающихся насилию власти (и той же церкви). Со слов Генри, Наташа призналась также, что работала над текстом во многом благодаря Ослику (одной фамилии уже было бы достаточно – прекрасная аллюзия), воодушевлённая любовью к нему и, конечно, из солидарности (тут вам – и женское начало, и мужское, если хотите).

Хотим. Текст изобиловал рисунками на полях и ссылками на «Историю мира в 10 1/2 главах» Джулиана Барнса. Ссылки касались в основном первой главы («Безбилетник»), где изложение идёт от имени личинки древоточца (лат. cossidae). Личинка «незаконно» проникла на Ноев ковчег и с ужасом наблюдает за происходящим: Ной – настоящий деспот, его окружение ничтожно, а животным и вовсе не позавидуешь (большинство видов съедено).

Почему Лобачёва? Признаться, Генри и сам был удивлён. Хотя, что удивляться? Они не раз обсуждали его планы на книгу, а позже и саму рукопись. Наташа явно увлеклась сюжетом, да и нахохоталась вдоволь. Ей нравился ироничный стиль, а встречаясь теперь с Генри, она то и дело напевала французскую песенку про бедного ослика (в вольной интерпретации):

Узнав о «подушках», Ингрид и сама улыбнулась.

В исходном варианте за подушками следовали воротничок, кружева, фланелевая куртка (болит у него грудка) – да чего там только не следовало! Что же до песенки – песенка Ингрид тоже нравилась. «Бедного ослика» ей напевала бабушка в детстве, а юная Ренар слушала и представляла все эти красочные наряды, сшитые для ослика, и мечтала о таких же. Особое любопытство у неё вызывали «штанишки» с «подтяжками» (болят у него ляжки), изготовленные в конце композиции, из-за чего ей хотелось слушать песенку ещё и ещё.

С другой стороны, Ослик и рад был: Наташа действительно постаралась. Текст вышел на славу, он бы так не смог.

«Зато он смог написать картину», – подумала Ренар. Холст под названием «Ослик Иисуса Христа» (часть IV) вполне удачно совместил в себе и сюжет Лобачёвой, и мытарства самого Генри (начиная от идеи изменить сознание униженных до, в сущности, безрадостного финала: человека изменяют обстоятельства, а не человек).

Довольно топорная, но чрезвычайно яркая работа, полная аллегории и эмоций. Созданная из множества фрагментов, она «читалась», что удивительно, и так, и сяк. Фрагменты образовывали и единое целое, и жили сами по себе. Ещё одна «история мира», в некотором смысле, где зрителю предоставлена возможность выбора: будет ли он связывать фрагменты между собой или ему достаточно взглянуть на каждый по отдельности и забыть.