Ингрид попыталась связать, и что ж?

В правой части холста и примерно чуть ниже середины она наткнулась на пустое пространство, издали напоминающее дорогу при въезде в город с картины Фредерика Базиля «Королевский порт Эгес-Морте». Участок размером с пачку сигарет словно ждал своего часа. Словно кто-то и правду должен был явиться и дорисовать наконец этот отсутствующий элемент, явив нам развязку.

По признанию самой Лобачёвой работа над текстом доставила ей огромное удовольствие. По сути, пока писала, она переживала (вновь и вновь) любовь к Генри. Неразделённую, но полную обстоятельств, которые собственно и сформировали Наташу такой, какой мы и узнали её.

В последний день их пребывания на Танэгасима пошёл дождь. Но шёл он недолго: вскоре выглянуло солнце и показалась радуга. Над океаном будто поставили холст, и художник приступил к делу. Радуга же перекинулась от горизонта и прямо к мольберту – рисуй сколько хочешь. Воображение вообще, как мнилось Ингрид, предполагает наиболее широкий выбор красок из всех известных.

– И неизвестных, – добавил Ослик. Они как раз вышли к морю и слушали волны, держась за руки и что-то там воображая.

После прекрасной ночи со сладким картофелем, японским виски и сексом («…нам надо заняться любовью, от этого нам всем станет лучше», Мишель Уэльбек, «Лансароте») «марсиане» проснулись лишь к полудню и тут же отправились на восток к скалистому берегу.

Радуга ещё светилась, воображаемый художник водил кистью (туда-сюда, мольберт покачивался), а друзья-астронавты – и за мольбертом смотрели, и «понемногу хуели» (как сказала бы Собака Софи), предвкушая прощание с родной планетой и долгий перелёт на Марс.

Паскаль и Энди нежились у океана. Джони как будто приуныл и всё поглядывал на их ракету, маячившую вдалеке. Автор «Магазина потерянной любви» был явно не в себе, чего не скажешь о его подруге – Vi излучала оптимизм. Она без умолку болтала, напевала колядку «Щедрик-Петрик, дай вареник…» (…ложечку кашки, кольцо колбаски), и всё подпрыгивала, завидев птицу над водой, а то и лодку на горизонте. «Вот кому не занимать жизнелюбия», – удивлялась Ингрид. В сущности, Вика и на Марс летела лишь из любопытства. Астероид её не пугал (подумаешь, астероид!), а что до диктатуры в России, то она и раньше-то не особенно переживала. Теперь же, спустя 12 лет эмиграции, её меньше всего волновала судьба соотечественников (остались – ну и живите там на здоровье).

Другое дело – Джони. Ренар наблюдала за ним и, честно сказать, восхищалась им. Джони навсегда покидал Землю, будучи совершенно убеждённым, что ловить здесь нечего, а путешествие на Марс с Vi он рассматривал исключительно как свой «последний счастливый сон». Идею относительно «сна» (проект «Последнее свидание») он детально проработал некоторое время назад как разновидность эвтаназии. Основываясь на Джониных исследованиях, CVI наладило производство специальных браслетов (высокотехнологичные гаджеты, позволяющие и сон посмотреть, и при желании умереть без боли). Около 30 % выручки CVI приходилась как раз на эти устройства – невероятно успешный продукт!

Путешествие на Марс, таким образом, вполне соответствовало настроению Джони и выглядело, словно продолжение его опытов с браслетами «Последнего свидания» (только без браслетов). Что касается Россохиной, Vi с радостью приняла его предложение лететь вместе, хотя и рассчитывала вернуться. «Вернуться на Землю при первой же возможности» – значилось в её контракте как обязательное условие.

А вообще отношения Джони и Vi вызывали у Ингрид смутные подозрения. Казалось, они и любили друг друга, и одновременно устали. Тем не менее пара выглядела на удивление гармонично. Между ними будто существовала особая метафизика, как если бы они жили в некоторой системе «нейронов и ангелов»: их нейроны колебались бы в такт, а ангелы занимались бы бытом.

«Идеальная стратегия в сложных условиях, – заключила Ингрид, и тут же задалась вопросом: – А смогут ли и они так с Осликом?» Вынести бы, и правда, быт за скобки, оставив лишь колебания. Единственное, что их с Осликом пока связывало – его долгая (и во многом придуманная) любовь к ней. Никаких «нейронов с ангелами» она не заметила, да и вряд ли заметит. К тому же они чрезвычайно откровенны друг с другом, а с такой честностью (патологической честностью) вряд ли вообще возможна какая-либо метафизика. Иначе говоря, если «ангел» и был, то он попросту стерёг их безумства у входа в истинную близость.

«Не входи! Порошок!» – то и дело вспоминала Смит традиционное объявление на любой из железнодорожных станций России. Этот «порошок» прочно засел у неё в голове. И даже теперь, на далёком острове Танэгасима, Лена Гольц нет-нет, а и оглядывалась вокруг: нет ли где зловещего порошка? Нет, порошка здесь не было. Был прохладный дождик, солнце, радуга, скалистый берег, ракета вдали и астероид в синем небе.

Ингрид нравилась Катя (или как там её – Лена Гольц, проводница из Облучья и выпускница Сорбонны). При её появлении у Ренар (и не только у неё, судя по реакции остальных) поднималось настроение. Редкое качество человека – радовать окружающих уже одним своим присутствием. Смит не была красавицей в традиционном смысле, зато она будто излучала свет. И совершенно не важно – улыбалась ли она или размышляла о своём «порошке». Что за «порошок», никто так и не понял, да оно и не надо – подобный «порошок («Не входи!») есть у каждого, не сомневалась Ингрид.