В Челси «дама Алиса» говорит внучатам:

— Вас интересует, отчего собачонка, с которой вы играете, дорога мне втройне? Очень просто: ваш дед заплатил за нее втрое больше денег, чем следовало.

— Почему же? — чуть ли не хором спрашивают Чарли и Мэйбел, Китти и Том.

— Такой уж он человек, — с улыбкой отвечает она. — Я купила собачонку по случаю. А потом дело дошло до суда: хозяйка, у которой ее, как оказалось, выкрали, подала на меня жалобу. Жалоба попала к сэру Томасу: он был тогда лорд-канцлером. Вызывает он нас обеих, меня и эту женщину. Предупредил, чтобы я привела и собачку. Попросил сесть в разных углах зала. А сам взял собачонку на руки. «Покличьте-ка ее, пожалуйста», — говорит. Ну я и кричу: «Снайп, Снайп, сюда!»

«Гейк, ко мне!» — крикнула женщина. Пес, соскочив, тут же бросился к ней.

«Все ясно, — сказал ваш дед. — Жалоба справедлива. Собаку надо вернуть хозяйке».

«Но… я же, когда ее покупала, не знала, что она краденая», — сказала я.

«Теперь вы в этом убедились, — ответил сэр Томас. — И если вы так привязались к собаке, попробуйте уговорить хозяйку продать ее. Это единственный выход».

— Ну и, — заканчивает рассказ незаметно подошедшая Мэг, — собака была куплена еще раз. А ее хозяйке, женщине бедной, ваш дед заплатил втрое больше, чем она просила.

По Лондону распускают странные слухи. Достоверно-де известно, что, когда Мор был канцлером, он брал взятки. И что, следовательно, его честность и неподкупность — всего лишь легенда.

От Мора требуют объяснений. Получил он от одной дамы деньги и перчатки?

— Да, — отвечает Мор. — Перчатки я оставил себе, это верно. Мне не хотелось оскорбить отказом женщину, она их сама вязала. А деньги не взял — и это легко проверить.

— Допустим, — говорят ему. — Но золотую чашу дорогой чеканной работы, которую вам преподнес один джентльмен, вы оставили у себя, мы это знаем точно.

— Верно, — отвечает Мор. — Оставил. Она очень красивая. Но я дал дарителю чашу значительно более дорогую. Тому есть свидетели. Можете вызвать в суд и человека, с которым я обменялся подарками. Он живет неподалеку, много времени это не займет.

— Святая правда, — подтверждает джентльмен. — Та чаша, которую мне подарил Мор, — вот она перед вами, господа судьи, — намного дороже моей.

Все? Нет. У суда есть сведения, что Мору преподнесли еще один кубок и что сэр Томас решил дело в пользу дарителя.

— Да, — подтверждает Мор. — Было. Только кубок я получил не до процесса, а значительно позже, в качестве новогоднего подарка.

— Но ведь это, — отвечают ему (и как юристу сия должно быть Мору хорошо известно), — не является смягчающим обстоятельством. Следовательно, вы признаете себя виновным?

— Нет, почему же? Вы просто не дали мне закончить, — говорит Мор. — Кубок я взял. И велел наполнить его вином. Затем я выпил за здоровье дарителя — он был человек честный и угодил в тюрьму по навету клеветника. Кубок наполнили вином еще раз: дарители выпил за мое здоровье. А затем, вежливо поблагодарив, я вернул ему его подарок.

Свидетели это подтверждают.

Дело кончается ничем.

Одновременно выдвигаются два новых обвинения.

Королю докладывают: в Кентербери нашла себе приют Элизабет Бэртон, бывшая служанка некоего Томаса Кобба. Та самая, что приобрела известность как ясновидящая, чуть ли не как святая.

— Ну и что же? — спрашивает король.

— Эта самая Бэртон, которой оказывали покровительство многие высокопоставленные отцы английском церкви, сейчас яростно выступает в защиту папства! И она даже имела дерзость пророчествовать, что, если король расторгнет свой брак с Екатериной и женится вторично, он долго не проживет. Не проживет и месяца.

Генрих не слишком суеверен и не очень-то склонен придавать значение бредням всяких кликуш. К тому же со дня пророчества минуло уже восемь месяцев. Он жив, здоров, а его супруга собирается подарить ему и Англии наследника (о том, что это снова может быть наследница, он не хочет и думать, хотя именно так оно и будет). И все-таки ему как-то не по себе. Он становится еще более серьезным, когда Кромвель тихо, но, как всегда, внушительно поясняет: монахиня высказывает вслух то, чего многие желают. Она — своего рода глас противников политики его величества. Смотрите: ее сделали монахиней не где-либо, а в знаменитом Кентербери. Ей покровительствует некий доктор богословия Бокинг. Он и другие приложили немало усилий, чтобы слава о «святой девушке из Кента» распространилась по всей Англии. Чуть ли не толпами отправляются к ней жаждущие исцелиться, и ее неистовым прорицаниям придают все больше веры.

Противники его политики? Таковых в Англии не должно быть! Вопрос о том, что страна порывает с папством, уже решен. Папы вообще нет, есть только «римский епископ». Значит, надо выбить дурь из голов тех, кто смеет ему противостоять. Еще лучше — снять им вообще головы, чтоб другим неповадно было.

— Тем более, — поддакивает Кромвель, — что в стране неспокойно. Далеко не всех устраивают новые порядки. Король, говорят, в руках злых советников, еретиков, которые вовлекли его в борьбу со святой католической церковью. Кто знает, не явится ли графство Кент центром открытого мятежа, не поднимутся ли против короля возбужденные речами и пророчествами этой Бэртон, противники реформации?