Сологуб Федор Кузьмич
Шрифт:
От мальчиков Молин переходил к девицам и непослушным языком говорил неповоротливые любезности. Валя вздумала пококетничать. Это разлакомило и разнежило Молина. Охватил ее талью потною рукою. Она с громким хохотом отстранилась. Молин вдруг запустил широкую лапу за лиф Валяна платья. Лиф затрещал. Валя неестественно громко взвизгнула. Ее голос покрыл все звуки шумного веселья. Убежала в другие комнаты чиниться. Молин было за нею. Удержали.
Молин еще долго путешествовал из комнаты в комнату. Наконец ослабел, рухнул в зале на пол и мгновенно заснул. Гомзин говорил сторожу, тоже сильно пьяному:
– Послушай, Михей, ты ему подушку достань.
– Нет у мена теперь подушки, – отвечал Михей.
– Ну вот! Ты сходи к Галактиону Васильевичу и спроси, – убеждал Гомзин.
– Какая теперь подушка! – резонно говорил Михей. – Разве можно им теперь подушку подложить? Голова у них теперь тяжелая! Разве можно их теперь беспокоить? Бог с ними, пусть выспятся.
– Так нельзя, ты говоришь? – спросил Гомзин.
– Известно, нельзя. Сами изволите знать, – человек тяжелый, как им теперь подушку? Да помилуйте, да так им много лучше, потому в прохладе.
Мальчишки затянули: «На заре ты ее не буди». Кто-то догадался наконец прогнать их по домам.
Глава тридцать третья
Днем, когда Шестова не было дома, пришел Молин. На звонок отворил Митя. Молин спросил:
– Дома Шестов?
Мальчик опасливо посмотрел и ответил:
– Нет его. Мама дома.
Молин вошел в гостиную, сел на кресло. Митя пошел за матерью в кухню. Молин от нетерпения топал ногами. Наконец пришла Александра Гавриловна; ее лицо раскраснелось от кухонного жара. Молин не встал и не здоровался. Хрипло сказал:
– Деньги принес за квартиру. Александра Гавриловна села в другое кресло. Спокойно ответила:
– Напрасно беспокоитесь, – мы могли бы и подождать: может быть, вам теперь нужны деньги.
Митя стоял в соседней комнате. Выглядывал из дверей. Был в старенькой блузе, босиком.
– Ну, уж это не ваше дело, – сказал Молин, – принес, так берите.
– Как угодно.
– Да вы мне расписку дайте.
– Митя! – позвала Александра Гавриловна. – Принеси чернильницу и бумагу.
– Сейчас, – откликнулся Митя и скрылся.
– А то скажете, что не получали.
– Это уж вы напрасно.
– Нет, не напрасно, знаю я вас, черт вас возьми! – запальчиво закричал Молин.
Митя принес лист почтовой бумаги и стеклянную чернильницу репкою на деревянном блюдце и с пробкою с оловянным верхом. Не ушел, остался у стола. Отнял с той половины стола, где сидела мать, вязаную скатерть, чтоб мелкие дырочки не мешали писать. Молин вытянул ноги и тяжелым каблуком надавил Митину ногу. Митя покраснел и тихо отошел, стараясь, чтобы мать ничего не заметила. Александра Гавриловна спросила:
– Потрудитесь сказать, что я должна написать. Молин диктовал, злобно ухмыляясь:
– Пишите: получила за квартиру десять рублей от каторжника Алексея Молина.
Александра Гавриловна написала первые слова и с удивлением поглядела на Молина.
– Ну да, вы хотели меня на каторгу послать, вот и пишите.
– Ну уж этого я, воля ваша, не напишу: вы толком скажите, что дальше писать.
Молин настаивал и возвышал голос:
– Нет, вы пишите, что от каторжника! Митя вмешался.
– Пиши, мама: от Алексея Иваныча Молина, потом число сегодняшнее и подпись. Вот и все.
Александра Гавриловна отдала расписку Молину. Прочел, злобно усмехнулся, положил расписку в боковой карман измятого, пыльного сюртука и потянулся в кресле.
– Так-то, Александра Гавриловна, удружили вы мне!
Александра Гавриловна вздохнула и сказала:
– Ну, еще кто кому удружил, неизвестно.
– Вы мне не все вещи отдали.
– Уж этого не знаю: вы потребовали, чтоб ваши вещи отправили к отцу Андрею, и сами не пришли, – ну Егорушка все вещи к нему и отправил.
– Одной колоды карт нет, – угрюмо настаивал Молин.
– Уж это вы спросите у Егора, – я не знаю.
– Прикарманили. Да вы у меня, может быть, и еще что-нибудь слимонили, из ношеного, для сынка вашего, оборвыша.
– Вы забываетесь, Алексей Иваныч. Вы пришли, когда я одна…
– Ты не одна, мама, – сказал Митя.
Смотрел на Молина, и на лице его была гримаса отвращения и досады. Мать положила руку ему на плечо. Сказала:
– Ох уж ты!
Молин злобно засмеялся.