Шестов досадливо покраснел и уселся на стул рядом с Крикуновым. Думал о Мотовилове:

«Нахал! Распоряжается, как у себя дома».

Публика волновалась, видимо, ждала чего-то, – теперь Логин ясно видел это по общей озабоченности и радостной возбужденности лиц. Особы постарше делали равнодушные лица; изредка значительно усмехались, переглядывались. Помоложе да понаивнее широко открывали глаза и жадно смотрели туда, в сторону стола под красным сукном, где величественно и грузно возвышался Мотовилов с выражением мудрости и добродетели на лице, морщился и корчился Крикунов, солидно посиживал и поглядывал отец Андрей и сгорал от смущения оглядываемый всеми Шестов. Вначале шло неинтересное. Ученики пропели громко и нестройно гимн святым Кириллу и Мефодию, Крикунов прочел обзор училищной деятельности, потом ученики снова прогорланили две развеселые народные песни, потом отец Андрей прочел список учеников, выдержавших и невыдержавших экзамены. Ученики, награжденные книгами и похвальными листами, подходили к столу и получали свое из рук Мотовилова, а он говорил им благосклонные слова. Потом ученики еще раз запели. Было скучно, – публика томилась от нетерпения и духоты.

Наконец поднялся Мотовилов. Струя оживления пробежала в зале, – и вдруг настала тишина, да такая жадная, трепетная тишина, что нервным людям даже сделалось жутко. Мотовилов говорил:

– Поздравляю вас, дети, с окончанием вашего годичного труда. При этом не могу не высказать вам моего наблюдения: я замечаю на ваших лицах отпечаток грусти. Не стану расспрашивать вас о причинах этой грусти, так как она касается отчасти и нас самих. Мы не видим в своей среде вашего учителя и нашего сотоварища, Алексея Иваныча Молина. Я не имею права вдаваться в обсуждение причин, по которым мы его здесь не видим. Но общественное мнение громко говорит об его невиновности, – и мы уверены, что закон и общественная совесть снимут с него пятно, возводимое обвинением. Мы можем надеяться, что снова увидим Алексея Иваныча в своей среде таким же, каким он был и прежде, полезным деятелем. Прощайте, дети! Идите по домам!

Все зашевелились. Задвигались стулья. Ученики расходились со своими родителями. Гости шумно заговорили. Какая-то барышня спрашивала:

– Только-то и было?

Многие были разочарованы – ждали большего. Казначей говорил:

– Да, это не того, – перцу мало. Надо было этого Шестова хорошенько пробрать.

Исправник заступился за Мотовилова:

– Нет, братцы, он все-таки молодец, енондершиш, за словом в карман не полезет.

– И гладко стружит, и стружки кудрявы, – сказал Дубицкий.

Крикунов был вполне доволен: глазки его весело горели, и он злорадно посматривал на Шестова. Мотовилова окружили: поздравляли, горячо восхваляли речь. Он сиял и самодовольно говорил:

– Я, господа, на правду черт. Я нараспашку, говорю по-русски, режу правду-матку.

Приглашал оставаться на завтрак. Для завтрака очищали место в этой же зале: несколько учеников относили стулья в сторону, сторожа волокли столы, составляли их вместе, покрывали скатертями. Когда лишний народ вывалился, стало свежее и прохладнее. С улицы доносились веселые детские крики, птичий писк и струи теплого воздуха.

– Вы останетесь? – спросил Шестов у Логина.

– Не имею охоты, – улетучусь незаметно.

– Ну и я с вами уйду.

Но не удалось уйти незамеченными: Крикунов бегал по училищу в хлопотах и попыхах и наткнулся на них, когда они разыскивали пальто.

– Василий Маркович! Егор Платоныч! Голубчики, куда же вы?

– Извините, Галактион Васильевич, не могу, – решительно сказал Логин.

– Помилуйте, да как же можно! Обидеть нас хотите. Да вы посидите хоть немножко.

– Душой бы рад, да некогда, не могу! Уж простите.

– Да нет, я вас не пущу. А вы, Егор Платоныч, да вам-то уж и совсем нельзя: ведь вы здесь свой, – как же это можно!

Шестов сконфузился и покраснел.

– Нет уж, я уж не могу, извините, – лепетал он и теребил пальто.

– Ну полно, полно, снимайте пальто! – все решительнее говорил Крикунов.

Шестов уже было повернулся к вешалке. Бросал умоляющие взгляды на Логина.

– Мое почтение, Галактион Васильевич, – решительно сказал Логин и пожал руку Крикунова. – Пойдемте, Егор Платоныч, – сказал он Шестову тем же решительным голосом, взял его под руку и быстро пошел к выходу.

Шестов обрадованно вздохнул. А Крикунов канючил им вдогонку:

– Ну как же это можно! Эх, господа, что ж вы делаете!

Шестов весело смеялся: чувствовал себя в безопасности.

Логин говорил, когда вышли на улицу:

– Не будь меня, пришлось бы вам провести несколько часов в осином гнезде!

– Да, что поделаешь, такой уж у меня характер, не могу отказываться.

– А вы и не отказывайтесь, если не можете; вы только делайте по-своему.

– Да, – жалобно протянул Шестов, – не очень-то это просто.

– Что там не очень! Вы меньше думайте о том, что о вас думают, да как на вас смотрят, а сами внимательнее посматривайте да послушивайте. Вот, хотите, я вам речь Мотовилова на память повторю?

Логин повторил речь от слова до слова. Шестов сказал:

– У вас отличная память!

– Просто развита привычка останавливать внимание на длинных предметах, а остальное на это время выкидывать из головы, чтоб не развлекаться. Да вы никак трусить начинаете?

– Да нет, я ничего.

– Ах, юноша, давно пора выбрать: или полная покорность, или полная независимость, – конечно, в пределах возможного: или мокрая курица, или человек, как надо быть. Ведь вокруг вас все такая дрянь!