– Холодно? – спросил я через какое-то время. Спросил, не оборачиваясь, но с нотами лживой заботы в голосе.

– А ты как думаешь! – фыркнула она.

– Думаю, да.

– Конечно, холодно.

– Это радует. Двустороннюю пневмонию схватишь, глядишь, в следующий раз думать будешь, прежде чем на дракона кидаться.

Она не поленилась, нашла под ногами корягу и запустила мне в голову. И ведь попала зараза. Хорошо еще, что не камнем каким.

Пьера де Ланкре на нее нет, подумал я, потирая ушибленное место. Его или какого-нибудь другого демонолога тире молотобойца, способного в охотку насобирать дровишек для очистительного костра.

– Получил? – позлорадствовала ведьма.

– Получил, – признался я, а потом без всякого перехода спросил о том, о чем давно хотел спросить: – Скажи, душа моя, ты на самом деле собиралась меня испепелить?

– А то!

– Зачем?

– Потому что гад!

Не нужно прожить мои четыреста пятьдесят восемь, чтобы заметить, что на вопрос «зачем» женщины чаще всего отвечают «потому что», а на вопрос «почему» – «для того чтобы». Они не отличают причину от цели. Мне иногда кажется, что ни цели, ни причины в их алогичном мире не существует вовсе, а существует только немотивированный порыв. И как раз вот этот вот порыв заставляет их совершать необдуманные поступки. Совершать во что бы то ни стало. И совершать без оглядки. Неважно, по какой причине. Безразлично, с какой целью. Вывод: порыв – вот настоящее имя всякой женщины, и поэтому лучше их не злить. Хотя бы по пустякам.

Какое-то время мы шли молча. Тропа поначалу тянулась вдоль оврага, по дну которого журчал невидимый, скрытый за густыми зарослями и ночным туманом, ручей. Оттуда, снизу, душевно тянуло сырыми гнилушками, мокрой травой и спелыми мухоморами. Но потом тропа стала все дальше и дальше уходить от оврага, запетляла и потянулась на сопку. Идти стало трудней. Альбина заныла:

– Куда ведешь ты меня, проклятый старик?

– На кудыкину гору, – съехидничал я. – А ты хотела бы на Лысую? Так не время еще. До шабаша – о-го-го еще сколько.

– Сусанин чертов, – проворчала ведьма, а потом ни с того ни с сего гаркнула: – Споткнись!

В тот же миг я зацепился за корягу и полетел на землю.

Ничего я Альбине на это не сказал. Молча поднялся, отряхнул от хвойных иголок джинсы и не выдержал – расхохотался в голос. Мой громкий смех вспугнул дремавшую в кустах ночную птицу, спросонья она недовольно ухнула и взметнулась к вершинам мохнатых сосен. А потом долго-долго пересекала, заваливаясь на левое крыло, огромный диск луны.

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, – ни к селу ни к городу сказала ведьма, проводив птицу взглядом.

– Последнего некому будет рассмешить, – сказал я ей в пику и – вперед, босота! – вновь потопал за ниткой лунного света, что блестела на мокрой траве. Я сам себе напоминал в те минуты Ивана-дурака, лихо шагающего за известным клубком. Все то же самое. Те же версты, звезды и репей, только у меня при себе еще и Яга имелась. Баба вздорная.

Вяло переругиваясь, мы прошли еще километра четыре, прежде чем приметили мерцающий сквозь ветви огонек.

– Дом лесничего? – предположила Альбина.

– Возможно, – пожал я плечами. – А может, охотничья заимка или лыжная база.

Но оказалось ни то, ни другое и ни третье. Мы вышли ни много ни мало к пионерскому лагерю – во всяком случае, так утверждала табличка на входе. Там прямо так и было выведено местами облупившейся голубой краской: «Пионерский лагерь «Юный авиатор». Поскольку всегда считал себя в некотором смысле авиатором, я счел это название за добрый знак.

Честно говоря, трудно было угадать в представших нашему взору строениях детский лагерь, ибо царила вокруг мерзость запустения. Бросалось в глаза, что доски трехметрового забора черны, что на двух из трех гаражных боксах отсутствуют створки ворот, что крыша пищеблока наполовину разобрана, что окна и двери отрядных бараков заколочены горбылем, а флагшток на центральной линейке загнут в букву «Г», отчего похож на виселицу. Полный и окончательный аут. Как говорится, райком закрыт, все ушли на фондовую биржу. Только возле административного корпуса – о чудо! – горел одинокий фонарь. Под фонарем в круге тусклого света стоял темно-фиолетовый «лексус». Я не поверил своим глазам. Стянул очки, протер глаза. Да, точно – «лексус».

Не знаю, что меня больше удивило – «лексус» посреди тайги или то обстоятельство, что силовой кабель не сдан на пункт приема лома и запитан. Пожалуй, последнее больше.

– Стой где стоишь, – приказал я Альбине и, оставив ее на крыльце бывшей столовой под жестяным плакатом «Хлеба к обеду в меру бери, хлеб – драгоценность, им не сори», пошел в разведку.

– Иди, зверь, – кинула мне ведьма в спину. – Иди, но учти – я чую кровь.

Ломиться с парадного входа я не стал, решил посмотреть, что тут к чему, не обнаруживая себя. Осторожничал по двум причинам. Во-первых, «лексус» на территорий заброшенного пионерского лагеря выглядел по меньшей мере дико. А во-вторых, напрягли последние слова ведьмы. Поэтому так.