И если в глобальных масштабах отношений человека и природы эти процессы нам еще только предстоит наблюдать, то в отношениях социума и конкретного индивида эти катаклизмы разворачиваются в полную силу уже сейчас, о чем свидетельствует тот рейтинг «Прозака», который он получил при оценке наиболее значительных открытий уходящего века (а он оказался на первом месте!). Предсказания же футурологов, согласно которым в XXI веке антидепрессанты будут использоваться в качестве пищевых добавок, не могут быть отнесены к разряду первоапрельских розыгрышей. Учитывая все сказанное, можно с уверенностью утверждать: если кому-то наш диагноз, вынесенный сформировавшейся личности (личности, находящейся на первом уровне своего потенциального развития), и показался ужасающим, то это вполне естественно. Однако, собственно, ужасаться этому вряд ли имеет смысл, потребление «Прозака» эта эмоциональная реакция только усилит. Наша задача – смотреть вперед и искать выход, но не придуманный, не искусственно созданный, а тот, который предлагает сама жизнь, в данном случае мы ведем речь о процессе развития личности, ко второму этапу которого мы и переходим.

На втором этапе развития личности она представляет собой уже собственно «закрытую» модель (первично закрытая модель (ПЗМ)). Если «закрытость» ПОМ – это своего рода сокрытость, недоступность ее для наблюдателя (однако сама по себе она «открыта», социальные отношения для нее – как вода для обитателя морских глубин), то «закрытость» ПЗМ – это ее собственная, исходящая от нее самой отчужденность, радикальная противопоставленность социуму, той среде обитания, альтернативы которой у нее просто нет, что тысячу крат осложняет ее положение. Все это объясняет тот факт, почему переход на второй уровень развития сопровождается тяжелейшим психологическим кризисом, когда на первый план выходят идеи-переживания собственной «исключительности» («избранности»), «смерти», «истины» («лжи»), «смысла» («бессмысленности») и т. п.

Человеку свойственно судить о других по себе, однако не «человек – мера всех вещей», но конкретный человек. Всякое суждение есть отношение, точка обзора которого полагается в том, кто это суждение делает. Впрочем, для большинства людей, для личностей, находящихся на первом уровне своего развития, это столь же естественно, как и дышать, так что данный факт проходит совершенно незаметным. Для ПЗМ же личности, пережившей кризис этого уровневого перехода, этот «момент истины», ситуация меняется на 180 градусов – теперь человек не ощущает себя мерой вещей, но полагает себя в качестве таковой. Теперь он сознает свою исключительность, причем сознание это пронзает его насквозь. Однако подобное ощущение себя «истиной в последней инстанции» крайне своеобразно, нельзя сказать, что ПЗМ ощущает себя знающим истину, скорее человек, находящийся на этом уровне развития своей личности, вменяет в вину (или несостоятельность) другим их нежелание и неспособность знать истину, искать ее и обладать ею.

Если мы вспомним ницшеанского Заратустру, то без труда заметим, что главный герой этого культового произведения, несмотря на весь обличительный пафос своих речей, сам истины не знает, он не является тем сверхчеловеком, которым указует быть, он есть лишь «устремление» к сверхчеловеку. Именно это устремление к неким «высшим целям», к «истине» и т. п. идеалистическим фантазмам характеризует личность на втором уровне ее развития. Иными словами, интенции становятся для ПЗМ важнее результата, жизнь словно обрывается на взлете и, топчась на месте (а чего еще можно ожидать от виртуальных боев?), сокрушается, обвиняя других во всех своих несчастьях. Впрочем, ПЗМ не обязательно «фанатик», «пророк» или «творец», личность этого уровня может вполне довольствоваться тем, чтобы относиться к другим людям пренебрежительно, они ощущаются ею как недостаточно «глубокие», недостаточно «светлые» или «просветленные». Известная характеристика – «продвинутый» – могла родиться только в уме ПЗМ, что, впрочем, не означает, что всякий использующий это слово находится на втором уровне развития личности.

Весь мир предстает ПЗМ как бессмысленная игра, а играющие в нем свои роли люди, что не знают, сколь пусты и бессмысленны их игры, не ведающие, что мир – это лишь абсурдная игра, игра ради себя самой, кажутся ПЗМ отвратительными, уродливыми героями картин X. Босха. И во всем ПЗМ видится ложь, наигрыш, лицедейство. «Человека открыть трудно, – пишет Ф. Ницше, – а себя самого всего труднее; часто дух лжет о душе. Так устраивает дух тяжести. Но тот открыл себя самого, кто говорит: это мое доброе и злое; тем самым закрыл рот кротам и суркам, тот, кто говорит: „Для всех хорош, для всех дурен“». [134]

В этих нескольких словах и обличение во лжи, и утверждение собственной исключительности, и указание на себя как на «истину в последней инстанции», и претензия на свободу от мнения других, отвращение к которым наглядно демонстрирует сравнение с кротами и сурками. Однако собственные тщетные поиски истины (в тех случаях, когда они действительно предпринимаются, а не только декларируются) ввергают ПЗМ в глубочайший пессимизм.

Мы не найдем четких содержательных критериев, позволяющих отличить ПЗМ от личности, находящейся на другом уровне своего развития. Здесь важно не столько содержание, которое может быть вполне благожелательным, радушным, сколько само ощущение, характер этого ощущения жизни. Другие люди воспринимаются ПЗМ как марионетки, не осознающие своей зависимости, посредственности и никчемности, как муравьи, бессмысленно копошащиеся в своем муравейнике, или как сонные мухи, ожидающие своей мухобойки. «Мы похожи на пойманных слонов, – пишет А. Шопенгауэр (по его философии, как и по философии Ф. Ницше, можно с легкостью изучать ПЗМ), – которые бушуют и бьются в течение многих дней, пока не увидят, что это бесполезно; тогда они, навсегда укрощенные, внезапно спокойно подставляют шею под ярмо». [135] Вот именно эта идея абсолютной бессмысленности, абсурдности, пустоты – главная черта того мироощущения, которое характеризует ПЗМ. Жизнь для ПЗМ – нелепа, бессмысленна, лишена цели, она – лишь игра, единственная цель которой – завершиться смертью. Кстати, именно смерть, это виртуальное пугало человечества, осознается ПЗМ во всей своей чудовищной бесчувственности, способности поглотить, раздавить, подмять под себя каждого, все унести с собою, под своим покрывалом, туда, где действительно ничто земное не имеет никакого смысла.

Ужас (не страх, а именно ужас, нечто парализующее) перед смертью, обессмысливающей все существующее, все действующее, все живущее, – вот основной лейтмотив мироощущения ПЗМ. Идея суицида приобретает для нее некое мистическое значение, она завораживает ПЗМ. Иногда возникает ощущение, что суицид становится для такой личности лишь способом хотя бы на миг осознать свою жизненность, свою способность быть (жить, свершать), свою свободу, мечта о которой, одновременно с осознанием недостижимости «сей великой цели», просто парализует ее сознание. Однако же возможен и другой вариант, когда ужас перед смертью как таковой, с одной стороны, и страх собственной смерти, с другой, вступают в странное виртуальное противоборство, результатом чего является абсолютное табу на мысли о смерти в любых ее видах и формах.

Вера и философия могут также помочь человеку решить этот вопрос, так, например, А. Шопенгауэр, в философии которого смерть занимает удивительно двусмысленную позицию, приходит к идее перерождения, заимствованной им у буддизма, нирване и т. п. Его интерпретация знаменитого монолога Гамлета говорит сама за себя: «В сущности, – пишет А. Шопенгауэр, – содержание известного во всем мире монолога Гамлета сводится к следующему: „Наше состояние столь горестно, что ему несомненно следует предпочесть полное небытие. Если бы самоубийство действительно сулило нам его и перед нами действительно в полном смысле слова стояла бы альтернатива „быть или не быть“, то его безусловно следовало бы предпочесть как в высшей степени желательное завершение“». [136] Огорчает А. Шопенгауэра только то, что смерть не гарантирует действительного небытия на сто процентов, впрочем, это огорчение не более чем одна из множества уловок ПЗМ, призванных спасти себя от ужаса, который ей навевает смерть.