Тело человека и тело социальной группы мобилизуются в спорах о кошерном. Личность и тело, личность как звено в смене поколений, личность по отношению к другим… Состояние тела, наличествующего и осознаваемого в настоящем, и коллективная память переплетаются в еврейских пищевых практиках. Разные временные слои комбинируются в том, что Кауфман, ссылаясь на Канторовича, назвал «двумя телами моего Я»: телом биологическим и телом социальным12.

Таким образом пища одновременно подчеркивает память о времени и соотносится с телом в его материальности и преходящести. Пища объединяет в себе заботу о настоящем, в каком-то смысле придавая телу определенную форму, и коллективную память, сливая воедино прошлое, настоящее и будущее, – коллективную память, которая строится исходя из вызовов настоящего, как очень верно заметил Морис Хальбвакс13.

Именно это двойное влияние делает пищевые практики такими «действенными» в современном мире. И именно «действенность», как утверждает Ж. Баландье, придает ритуалу как поступку ясную логику. Еще более действенным ритуал становится в обществе, для которого характерен беспорядок, – потому что ритуал «способствует установлению порядка»14. Еврейские пищевые практики выполняют две функции. С одной стороны, они упорядочивают время с помощью связей, которые они устанавливают между прошлым – как легендарным, так и историческим – и настоящим. С другой стороны, они упорядочивают или, лучше сказать, заново осмысливают разделение на чистое и нечистое с помощью символического и материального воздействия на тело.

В моей статье речь идет об обоих этих измерениях, по которым субъект вписывается в современную жизнь; обряды, связанные с едой, ставят под вопрос различные временные пласты, вовлекая субъекта одновременно и как тело индивидуально-биологическое, и как тело социальное, которое принадлежит прошлому, настоящему и будущему.

В контексте современной индивидуализации тело становится главным локусом, где формируется индивидуальная идентификация. Давид Ле Бретон делает акцент на «приключениях тела… воспринимаемого как случайный, досадный материал, который, тем не менее, можно исправить»15. Трансформация тела заключает в себе некую «инсценировку своего Я», желание сделать это существование моим, создать – хотя бы временно – некую более «выгодную» идентичность. С помощью техник трансформации тела – бодибилдинга, отметок на теле, пластической хирургии, всевозможных диет, транссексуальности – и благодаря «самообладанию» (la ma^itrise de soi) – «анатомия больше не является судьбой», это лишь «первичный материал для самоформирования»16. К тому же в перспективе поддержания и сохранения идентичности тело становится «документом в высшей степени востребованным, предназначенным к изменению, моделированию, самораскрытию»17.

Эти рассуждения позволяют лучше понять, как идентификация проходит через тело, какие символические средства здесь задействованы. Практики, связанные с едой, – отрицательные в том случае, когда речь идет об избегании запрещенной пищи, символом которой стала свинина, – могут быть поняты в связи с положительным обрядом обрезания, воздействие которого на тело бесповоротно. Сексуальность – это еще один признак идентичности, проходящий через тело. Сексуальность и пища – это две области, где проявляется разделение на чистое и нечистое18, – символические референты, по-прежнему значимые в современной жизни, хотя, казалось бы, они давно уже забыты.

Следует помнить и о том, что отношения между знанием и пищей установлены еще в самом начале Книги Бытия: «И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт 2:16).

Мы знаем двойной смысл библейского слова «познание». Таким образом, пища и сексуальность с самого начала были взаимосвязаны. В других заповедях мы снова видим эту связь, как, например, в запрете «варить козленка в молоке матери его», который современными раввинами интерпретируется либо как императив разделения между жизнью и смертью (смерть как абсолютная форма нечистого в еврейской традиции), либо как метафора запрета на инцест.

И тогда становится очевидно, что внимание к тому, что и как ты ешь, в современном контексте может быть эффективным символическим инструментом; традиция пищевых практик содержит смысл (даже если он кажется довольно расплывчатым), который «инкорпорируется», формирует тело, позволяет «заново идентифицировать пищу» как приемлемую или неприемлемую19. Это становится особенно актуальным в условиях, когда продукция массового потребления порождает все увеличивающиеся страхи, связанные с пищей: генетически модифицированные продукты, губчатая энцефалопатия, ящур, химические корма и удобрения, пестициды, загрязненная вода. Все это является новой – секулярной – формой нечистого, воспринимаемой как ежедневная угроза телу20. В связи с этой «новой опасностью» возникает новое поведение в отношении еды: повальное увлечение вегетарианством, успех макробиотических или экологически чистых продуктов, «возвращение» к местным кулинарным традициям, появление – в разгар коровьего бешенства – альтернативных видов мяса (оленя, косули, кабана).

Поскольку следование кашруту имеет такое значение, мы не можем игнорировать контекст, в который вписывается столь активный ныне рынок кошерных продуктов. За последние двадцать лет произошло увеличение числа продуктов, сертифицированных раввинами, и быстрое развитие того, что я называю экономикой веры21; все это показывает, до какой степени потребление кошерных продуктов есть «посюстороннее» потребление, которое, как это ни парадоксально, несет в самом себе критику массового потребления, проявляющуюся в выборе продуктов и сокращении производства некоторых из них22.

Таким образом, в определенном смысле процесс «инкорпорирования», о котором речь шла выше, – естественная особенность нашего времени, сосредоточенного на потреблении и телесности; это особый способ создания смысла, упорядочивания мира. Здесь субъективное конструирование религиозной идентичности выходит за рамки традиционного принципа «есть Книгу»23 и за рамки текстуализации тела (даже если, как мы увидим далее, еврейские пищевые практики связаны и с этим тоже)24.