— И всё же — я тебя очень прошу…

— Хорошо, хорошо, Вера. Вот мне сейчас так сердце сжимает; чувствую, будто в дом мой враги нагрянули.

Вера предложила:

— А ты, прежде чем заходить, в окошко загляни…

Но Ульяна ничего не успела ответить своей подруге, потому что тут перед ней появился широкоплечий полицай, со сплюснутым и сломанным в какой-то давней драке носом.

Он гаркнул:

— Громова! Стоять!

Но Ульяна и не думала бежать — она посмотрела вверх, и улыбнулась, обращаясь к Кротовой:

— Верочка, ты только посмотри — звезда! Правда, прелесть? А как сияет, как переливается; будто говорит что-то… А ведь и в самом деле говорит: только мы люди, ещё не научились понимать язык звёзд.

И действительно: среди туч образовался проём, и появилась там мягко мерцающая, яркая звезда.

Уля от всей души радовалась, ловя своими красивейшими очами свет звезды; а Вера с ужасом смотрела на свою подругу, и на фигуру полицая. Тот уже схватил Ульяну за локоть и очень сильно сжал её, бранясь:

— Ты что это, а?! В полиции ты у нас по другому заговоришь — это я тебе ручаюсь!

И тут Ульяна улыбнулась звезде, и нежным, детским голосочком пропела:

— До свидания, звёзда. Меня, видишь, уводят! Но мы ещё обязательно встретимся!.. Верочка, прощай!

Полицай выругался, хотел было тащить Улю к её дому; но она бросила на него уничижающий взгляд, и молвила презрительным тоном:

— Я сама знаю дорогу.

— Ну ты смотри. Без шуточек…

И Ульяна пошла по окружённой сугробами тропке к своему дому. Полицай шагал за ней, и настороженно оглядывался; боялся, что на него могут напасть ещё не арестованные подпольщики.

А с неба смотрела на них звезда.

Из Ворошиловграда приехало несколько важных гестаповцев, они без предупреждений прошли в кабинет Соликовского. И Соликовский так был разъярён этим фактом, что едва сдержался, едва не заорал на гестаповцев…

Ведь он как раз проводил очную ставку между Лидией Иванихиной, и Улей Громовой. Подвыпившая жена Соликовского сидела на диване, смотрела на то, как её супруг избивает девушек, и заходилась неистовым хохотом. Ведь сбылась её давняя мечта — она видела то, что давно хотела увидеть. Правда, к её сожалению, девушки ничем не выдавали своего страдания.

— Ну что же вы не визжите? — хихикала Соликовская, а по её лицу катились капли пота.

— Эй, Усачёв! — рявкнул подуставший Соликовский, и отошёл к столу.

Невысокий, но плечистый казак, выдвинулся из тёмного угла, и, выпучив на своего начальника тусклые глаза, откозырял.

Соликовский, ухмыляясь и медленно наливая самогон в мутные стаканы для себя и для жены, проговорил:

— У тебя сапог тяжёл; будь-ка добр растопчи этой комсомольской мрази груди, — он кивнул на девушек, которые уже не в силах были самостоятельно подняться с пола.

Жена Соликовского восторженно захохотала, и захлопала в ладоши — от неё очень сильно воняло потом, рядом с ней практически невозможно было дышать.

И вот тогда вошли гестаповцы, приехавшие из Ворошиловграда. Они были очень аккуратно одеты: все в чёрном, с блестящими, кованными железом сапогами. Вслед за ними вбежал и тюремный переводчик Бургардт.

И гестаповцы заговорили, что им незамедлительно надо провести допрос Виктора Третьякевича, так как им стало известно, что этот юноша в прошлом был видным участником партизанского отряда из Паньковского леса. Так же им стало известно, что старший брат Виктора, Михаил, — из видных комсомольских работников. Гестаповцы предполагали, что Виктору известно не только местоположение Михаила, которого они усиленно разыскивали, но и руководители подполья в области. У гестаповцев было указание любыми способами выудить показания из Виктора.

И Соликовский, едва сдерживая ярость от того, что в его жуткое королевство вторглись, вынужден был отдать распоряжение, чтобы Громову и Иванихину отнесли в камеру до следующего допроса, а его жену проводили домой…

В кабинет заглянул Кулешов и, заискивающе улыбаюсь, сказал гестаповцев через Бургардта:

— Третьякевича Виктора сейчас вам, конечно, приведут. Но это совсем безнадёжный юноша. За последний день его допрашивали три раза: сначала у господина Соликовского, потом — у Захарова; наконец, допрашивал его лично я. Как и в прежние дни были применены все возможные способы физического и морального воздействия. Мы смотрим только, чтобы он раньше времени не умер… Кстати, кхе-кхе, — Кулешов прокашлялся, и вытер платком выступивший от большого волнения перед важным начальством на его лбу пот, — Кстати, очень крепкий юноша. Эдакий, знаете ли соловей-разбойник… А вот, кстати, и он…

И Кулешов, поморщившись, посторонился, — он опасался, как бы Виктор, которого как раз проводили мимо него, не запачкал его кровью. А Виктора уже невозможно было узнать… Сломанные руки уже не слушались его, но шея ещё не была сломана, и он встал посреди кабинета Соликовского, гордо расправив плечи, и подняв голову.

Гестаповец произнёс:

— Вы всё действуете по старинке.

— Не учить меня! — прошипел Соликовский, но Бургардт, конечно, не стал этого переводить.

— Вот что нам нужно! — и гестаповец достал из кармана несколько ампул. — Вещь разработанная нашими медиками: вводится в кровь арестанта и притупляет его волю настолько, что даже и самые закоренелые преступники начинают говорить, всё, о чём у них не спросишь. В исключительных случаях, если сопротивление всё-таки встречается, на арестанта воздействуют разрядами электрического тока…