Темплу потребовалось какое-то время, чтобы «услышать» тишину.

А Мара… «Нет, — сказала она себе. — Поздно колебаться. Ведь я же сделала свой выбор».

Тут Темпл наконец-то повернулся к ней. И в его черных глазах было… удивление? А может, раздражение или досада? Она не смогла этого определить и, сделав глубокий вдох, громко проговорила:

— У меня тоже есть счет к «Падшему ангелу», сэр герцог.

Он молчал, глядя на нее с удивлением, а она спросила:

— Так вы принимаете мой вызов?

Если бы ему предложили десять тысяч фунтов, чтобы он догадался, кто выйдет на ринг следующим, ни за что бы не предположил, что это будет Мара.

Но когда все внезапно замолчали… О, в этот момент он не сомневался, что, повернувшись, увидит ее. Хотя в то же время был уверен, что подобное невозможно.

И вот она стоит перед ним, высокая и гордая. Стоит в середине ринга с таким видом… словно для женщины в маске выйти на боксерский ринг в мужском клубе — самое обычное дело.

Она совершенно безумна!

А затем она заговорила — бросила ему вызов осознанно и хладнокровно — как будто у нее имелись на это все права. Разумеется, она знала, что такое ее поведение грозило скандалом. Что тотчас же и произошло; началась настоящая какофония — фырканье, гогот, ворчание… Но Темпл все же взял себя в руки и подошел к ней — своему противнику во всех смыслах этого слова и в то же время — совсем не врагу.

Мара же не шелохнулась. И ему захотелось, чтобы она сняла маску. Захотелось увидеть выражение ее лица.

Конечно, он мог это сделать, стоило только пожелать. Он мог бы сорвать с нее маску прямо здесь, в сущности, перед всем Лондоном, однако же… О, тогда бы он не узнал, как далеко Мара готова зайти, и поэтому…

Склонив голову, Темпл пробормотал так тихо, чтобы услышала только она:

— Довольно дерзкий жест…

Она криво усмехнулась:

— Мне говорили, что шлюхи должны быть дерзкими.

И тут он понял… Понял, что она в бешенстве.

Впрочем, так и должно быть. Он ведь назвал ее шлюхой.

Его пронзило чувство вины, и он уже подыскивал слова, хоть как-то загладившие бы его вину, но в этот момент Мара добавила:

— И те, что делают первый ход, — тоже. Вам не кажется?

Чувство вины тотчас улетучилось, его вытеснил прозвучавший в словах Мары вызов. И в тот же миг накатило возбуждение, охватывавшее его всякий раз, когда они сталкивались лицом к лицу.

— Думаете, я позволю вам победить? — спросил Темпл.

Губы Мары расплылись в улыбке.

— Думаю, у вас нет выбора.

— Вы просчитались.

— Как так?..

Темпл рассмеялся.

— Мой ринг — мои правила. — Он поднял руку, и толпа мужчин — человек двести, а то и больше — замолчала.

Глаза Мары под маской широко распахнулись; она никак не ожидала, что Темпл так легко управлялся со всеми этими людьми.

— Джентльмены!.. — обратился он к залу. — Похоже, сегодняшние развлечения еще не окончены!

Темпл подошел ближе к Маре, и его тут же обволок нежный лимонный аромат, столь неуместный в этом грязном зале. Да-да, ей тут не место, но… Но в то же время казалось, что ей тут самое место. Возможно, ему просто не хотелось, чтобы она уходила, хотя он и понимал, что это необходимо.

А она сейчас стояла так близко, что он мог к ней прикоснуться. И Темпл притянул ее к себе, скользнул ногой между ее ног, наслаждаясь тем, как шелковые юбки льнут к его бриджам, наслаждаясь ее телом в своих объятиях.

Но одновременно злился на то, что она, оказавшись рядом, как будто поглощала все его мысли, отвлекала его от главной цели…

От возмездия.

Он привлек ее к себе еще ближе. Мара ахнула, упершись в его обнаженную грудь ладонями, гладкими и прохладными. А он, еще более понизив голос, произнес:

— Вы сами постелили себе постель.

На долю секунды Мара замерла — словно эти его слова имели для нее какое-то особенное значение.

— В таком случае, ваша светлость, мне самое время в нее лечь, — ответила она.

Сказанное ею его удивило. «Неужели перед ней возникла та же картина, что и передо мной? — думал Темпл. — Мы оба в постели. Вместе. Обнаженные. О, как восхитительно!»

Темпл повернулся к толпе, с омерзением глядя на голодные взгляды, устремленные на Мару. Впрочем, он понимал, что от этих людей никуда не деться — они нужны были «Ангелу».