— Значит, нет? — спросил он.

— Нет, — выдохнула Мара, и этот ее выдох заставил его естество отвердеть, стать словно каменное.

Он посмотрел на нее с высоты своего роста и, заглянув в скандально глубокий вырез лифа, мысленно возблагодарил мадам Эбер — и одновременно проклял ее за то, что она в точности выполнила его требование.

Мара Лоув казалась самым соблазнительным созданием на свете. Но как ни странно, не из-за своего лица и не из-за восхитительных грудей, колыхавшихся сейчас в неровном ритме. Нет, более всего поражал ее взгляд. Она явно отказывалась перед ним пасовать. И не боялась его. Мара видела его таким, каким он был. То есть не считала его убийцей. И она — единственный человек на свете, всегда это знавший.

Он приподнял ее подбородок, открыв дивную стройную шею, и поцеловал долгим томительным поцелуем в то укромное местечко, где под подбородком бился пульс.

— Вы уверены, что вам это не понравилось?

Его горячее дыхание ее возбуждало, и Мара, покачиваясь на ремне, в который вцепилась изо всех сил, пыталась казаться невозмутимой.

— Нет… совершенно… — ответила она, прерывисто дыша.

Тогда Темпл поцеловал ее грудь — раз, другой, третий…

Потом запустил палец в вырез платья и добрался до отвердевшего бугорка, томившегося по ласке. До бугорка, по которому томился и сам.

— А сейчас? — спросил он хрипловатым голосом.

Ее рука скользнула ему на плечо, и он явственно ощутил ее жаркое желание.

— Даже сейчас, — ответила она.

Это насмешка? Нет, скорее вызов, перед которым он не мог устоять. И Темпл прильнул губами к ее груди, наслаждаясь ее негромким вскриком. Когда же в полутемной комнате раздался стон, он, не удержавшись, привлек Мару к себе еще ближе, чуть приподнял — и обвил свои бедра ее стройными ногами.

И тут она наконец-то отпустила ремень. И запустила пальцы в его волосы, притягивая его к себе еще ближе, побуждая продолжать ласки, умоляя о большем, поощряя отдать все, что он мог отдать.

Его восставшая плоть мучительно ныла и болела, но то была приятная боль, и Темпл наслаждался этой болью. Прижимая Мару к стене, он задирал ее юбки все выше и выше, и вскоре его пальцы заскользили по чулкам, а затем — по восхитительно гладкой коже, вверх по бедру… вверх до тех пор, пока он не ощутил исходивший от нее жар. Порочный, многообещающий жар под стражей мягких завитков.

Тут он прервал поцелуй и нашел ее взгляд.

— Да!.. — выдохнула она.

В жизни своей он не слышал столь дивного слова. И никогда не получал ничего столь желанного.

— Скажи еще раз, — прохрипел Темпл.

— Да.

Слово это, казалось, пронзило его насквозь. О, он отдал бы все на свете за ночь с этой женщиной.

«Может быть, я уже провел с ней ночь?»

Эта мысль заставила его оторваться от нее, отодвинуться. Заставила снова возненавидеть ее, хотя…

Но ведь он не испытывал сейчас ничего, даже отдаленно походившего на ненависть. Да-да, ничего подобного!

— Скажи мне… — Он судорожно сглотнул. — Скажи, мы этим уже занимались? Мы были… любовниками?

На какой-то миг ему показалось, что она ответит. Показалось, что он увидел это в ее глазах. Увидел сочувствие. Нет, хуже — жалость. О, черт, ему не нужна ее жалость! Она украла у него ту ночь и отказывается возвращать ее.

И тут все чувства исчезли из ее глаз, и Темпл сразу понял, что она сейчас скажет. Поэтому, опережая ее, произнес:

— Мара, скажи…

— Вы знаете стоимость этих сведений, ваша светлость.

Темпл прекрасно понимал, что в другом месте, в другое время он счел бы эту женщину идеальной во всех отношениях, но сейчас…

Ведь он же знал, что именно она превратила его в убийцу на целых двенадцать лет. К тому же упорно отказывалась отвечать на его вопросы. Вернее — на самый главный вопрос… Проклятие, он в жизни своей не был так взбешен!

— Должен отдать вам должное, миссис Макинтайр. Если приют закроется, вы сделаете потрясающую карьеру шлюхи, — проговорил он с невозмутимым видом.

На долю секунды она замерла. Затем рука ее взлетела в воздух и с превосходной точностью залепила ему пощечину.

Темпл не стал уклоняться, уворачиваться и пригибаться. Он принял пощечину как должное, чувствуя себя последней скотиной. Потому что он никогда еще не говорил женщине ничего более оскорбительного. Слова извинения уже были готовы сорваться с его губ, как вдруг зазвонил колокольчик над дверью, ведущей на ринг.

Мара опустила руку. Единственным признаком разыгравшейся сцены был ее дрожавший голос, когда она спросила:

— Что это?

Темпл отвернулся, не прикасаясь к щеке, где наверняка расцвело багровое пятно.

— Мой противник готов, — буркнул он. — Продолжим после матча.

Она шумно выдохнула. И вдруг заявила:

— Надеюсь, он победит.

Темпл вернулся к столу, взял куски воска и размял их в длинные полоски.

— Уверен, что вы напрасно на это надеетесь.

Он сунул в рот одну восковую полоску, за ней — вторую. И не стал скрывать, как разминает их вдоль верхних и нижних зубов. Пусть смотрит!