Бимбаев отличался храбростью, знал тибетский и монгольский языки, хорошо ориентировался в степи и горах — благодаря этим качествам ему было поручено осуществлять связь Чапчаева с советскими координаторами. Калмык часто совершал конные пробеги от Лхасы до Урги или населенных пунктов, занятых 1-й национальной армией Фына, где передавал необходимую информацию связным. Полевые радиостанции в Тибете часто были бесполезны— высокие хребты и множество магнитных аномалий, имеющихся в горах, сводили на нет их эффективность. Поэтому и мчался по горным перевалам всадник Бимбаев, совершая челночные рейды.

Двенадцатого августа 1927 года он появился в долине реки Шарагол, где стоял лагерь рериховской экспедиции. Врач экспедиции и секретарь Константин Рябинин об этом событии сделал впечатляющую запись в своем путевом дневнике. Приведем ее дословно: «В 5 ч. дня произошло необычное событие — на прекрасной нездешней лошади быстро подъехал всадник в богатом расшитом золотом из китайского шелка малиновом халате, отороченном мехом, внизу такой же роскошный шелковый кремовый халат, на ногах новые китайские сапоги хорошей работы, и в высокой желтой ламской парадной шапке с красной кистью. Вся одежда на нем была театрально новая; ни багажа, ни каких вещей не было. Встреченный нами, он с любезными поклонами быстро шагнул в мою палатку, где был Н. К., и, озираясь, начал как-то растерянно и сбивчиво спрашивать, куда мы едем, не в Лхасу ли, сам же ответил на наш вопрос, что он едет в Тейджинер и еще не знает, поедет ли в Лхасу или в Ургу. Затем он спросил, кто переводчик, и сказал, что имеет нам что-то сообщить тайно. Н. К. сказал Кончоку, чтобы он пригласил приехавшего в палатку отдельно и допросил его. Необычный гость начал беседу с обращения: «Мы ведь с вами одних воззрений», а затем, не поддержанный Кончоком, сразу сбился [207] и заговорил, что мы религиозные люди и он религиозный человек. Его тайная весть заключалась в том, что он приехал будто бы известить об аресте прежде упоминавшегося монгольского посольства в Нагчу и что тибетским правительством получены сведения о продвижении русских («руссо») от Шибочена, почему в район Нейджи выдвинуты сильные охранительные отряды, причем наш молодой таинственный доброжелатель предупредил нас, чтобы мы при приближении к Нейджи проявляли осторожность и предварительно выслали разведку. Кончок признал в пришельце лицо, близкое монгольскому посольству, спешащее в Монголию, а его поклоны субурганам тот же Кончок нашел искусственными. Нарядный пришелец вскочил на коня и утонул в той таинственной дали, откуда и прискакал» [208] .

С тревогой смотрели члены экспедиции на удалявшегося лихача. Впереди их ждали суровые испытания.

Было что-то странное в том, как 19 августа караван снялся с места и двинулся на Лхасу. Впереди шествовали верблюды, груженные амулетами, ладанками и какими-то еще мистическими предметами. Тревога чувствовалась вокруг каравана всюду, в самом воздухе пустынного пространства. Невидимые пока никому, где-то рядом пролетали всадники из враждебных дозоров. Неизвестные и дикие племена, как и предупреждал вестник, должны были встретить путников на заснеженном перевале. Кто они, эти чумазые аборигены? Голоки? Панаги? Люди из племени кхам, коварные и похожие на команчей, вступивших на тропу войны?

Когда напряжение усилилось и стало ощутимо как нечто физическое, Елена Ивановна сообщила мужу, что ей необходим совет махатмы Мории. Тогда караван остановился, и два монгола поставили перед ней специальный столик для вызывания духов. Азиаты наблюдали за ее пасами с некоторым беспокойством, европейцы — с интересом. Постепенно дух, требовавший с ней магической связи, отпустил Елену Ивановну, и вскоре караван вновь продолжил свой путь.

Несколько дней было потрачено на стоянку в местности Ичегол, в ожидании старшего приказчика каравана Далай-ламы тибетца Чимпы. Он отбился от своих спутников из-за болезни и лишь спустя несколько месяцев смог продолжить путь. Чимпа должен был привести с собой верблюдов с грузом американских винтовок и патронов. Задерживаясь, тибетец все же передал с попутчиком, что пока останется в селении Махай, где покупает кошмы и продовольствие.

Чимпа задерживался, а на стоянке вновь усилилось беспокойство. 26 августа в лагере экспедиции произошел странный инцидент. В семь часов вечера, в те самые минуты, когда хлынул ливень, к лагерю подъехал всадник в голубой чалме и коричневом кафтане. Он управлял светло-гнедой лошадью и появился с южной стороны. Подъехав к лагерю, он нарочито радостно и громко крикнул по-узбекски дважды: «Аман рушиенс!» (Здравствуйте, русские!)

Неизвестный, въехав на территорию лагеря, представился узбеком, скупающим шерсть. Весь остальной разговор он вел исключительно по-китайски. Когда его спросили о цели приезда, узбек ответил, что приехал «так, по пустяку». Этот незнакомец насторожил Рериха. Николай Константинович сообщил Кордашевскому, «что это политический агент, приезжавший убедиться, здесь ли мы, дабы проверить донесения своих соглядатаев» [209] . Кордашевский был несколько насторожен таким признанием главы экспедиции.

Юрий Рерих считал узбека уроженцем Самарканда, скупавшим шерсть для британской фирмы в Тинцзине. Впрочем, разве не тем же должен был заниматься Панкратов, являвшийся, как выше уже говорилось, сотрудником британской фирмы в Тинцзине по закупке шерсти? Эту информацию об узбеке подтвердил и приехавший наконец Чимпа. Правда, как только он появился в Ичеголе, многим стало ясно, что тибетец действительно тяжело болен. Давало себя знать воспаление легких. Лицо Чимпы было измождено и покрыто шрамами, полученными в жестоких войнах на границе Тибета. Такие физиономии имеют люди неробкого десятка. Но прошлой зимой, когда болезнь скрутила его, герой оказался совершенно беспомощным против произвола бурят в Юм-Бейсе. Эти ламы — паломники в Лхасу угрожали Чимпе, что продадут часть его груза из вещей Далай-ламы, чтобы увеличить средства своего каравана.

С появлением Чимпы в лагерь пришли и дурные вести. Оказывается, уже начались стычки между отрядами монгол Цайдама и племенами голоков. Об этом сообщил старшина одного местного улуса, предупреждая об осторожности в пути.

С Чимпой караван вновь двинулся на Лхасу и 31 августа сделал привал на берегу озера Икхэцайдам, в местечке Цайдаминбайшин. Здесь состоялась вторая запланированная встреча с настоятелем монастыря Гумбун. «Сегодня узнали, что Таши-лама будто бы намерен вернуться в Лхасу, его вещи якобы уже прибыли в Кумбум» [210] .

Для ополчения Шамбалы это был добрый знак. Спешно двинулось оно ночными переходами через соляную пустыню Цайдам. Под ногами экспедиции расстилался наст из соли толщиной от 30 до 40 сантиметров. Рядом зияли ямы, и малейшая ошибка могла привести к смертельному падению в одну из многочисленных и глубоких лунок. Ночное время было выбрано как наиболее удобное для незаметного передвижения. «Памятна ночь в Цайдаме, когда пересекали соляные топи. Остановиться нельзя. Нужно идти сто двадцать миль без отдыха. Во тьме ночи едва заметна тропа», — писал Рерих [211] .