Фолькер. А он больше не хочет.

Макс. Я его понимаю — да, я его понимаю. Я ему еще не показал, на что я способен. Я думаю, сейчас смогу. Я созрел для Тайхмана.

Фолькер. Если ты хочешь остаться в работе, можешь быть моим ассистентом.

Макс. Я должен наблюдать за тем, как не я играю? Это у тебя такой юмор, да?

Фолькер. Давай поговорим об этом потом. Мне срочно нужно в реквизиторскую.

Макс (забегает вперед). Нет! Теперь! Он же еще ничего у меня не видел… (Оба уходят.)

В глубине сцены появляется Эдна Грубер и Вахтер. Он несет завернутого в одеяло ягненка.

Эдна Грубер. Пожалуйста, положите его тихонько-тихонько на стул. Почему это должно было случиться именно со мной? Он выпал из моего джипа, а я этого не заметила! О, какая беда! Врач считает, он выживет. Но когда он проснется, я позвоню вам, вы позволите? Вы же возьмете его к себе, хорошо? Пока не кончится репетиция.

Вахтер. Хорошо, хорошо. Такие вот дела. Совсем недавно он висел на мамке, толкался и дрожал, совал свою крохотную мордочку в вымя, и потом с ним что-то случилось, несчастный случай, что ли. Мамка обнюхала его в последний раз и побежала дальше. Бросила детеныша на произвол судьбы. Глазенки умоляют о помощи, ну все равно как у человека. Но из его племени никто ему не помог. Инстинкт не велит. Я думаю, если бы животные могли чего-то пожелать, — они бы захотели научиться помогать друг другу и спасать друг друга, как люди.

Эдна Грубер. Вы любите животных! Я чувствую это! Вы так тонко рассуждаете об их душе!

Вахтер. У нас у самих дома зеленая игуана. С семьдесят первого года.

Эдна Грубер. Игуана? Не может быть! Пожалуйста, я хочу на нее посмотреть! Я всегда хотела иметь игуану! Вы должны мне ее показать!

Вахтер. Да, охотно.

Эдна Грубер. Сегодня же!

Вахтер. Как вам угодно.

Она кладет ему руку на плечо и целует его. Слева из-за кулисы выходит Макс и наблюдает за сценой.

Эдна Грубер. Послушай! У тебя есть еще одна попытка стать счастливым в любви. Не выйдет — и твое сердце навсегда останется куском льда. Это приговор… А теперь идите. Идите же!.. Я вас позову.

Макс (про себя). Мне кажется, это сон. Просыпаюсь — и все еще вижу сон. Какая жестокость, какая жестокость!.. (Кричит, подняв голову вверх.) Небо! — И что, ни слова в ответ?

Небо. Зачем? Пошевеливайся, потей!

Появляется Карл Йозеф в сопровождении Молодого человека.

Карл Йозеф (проходя мимо Макса). Здравствуйте.

Макс. Что вы сказали?

Карл Йозеф. Добрый день. Или доброе утро. Как хотите.

Макс. Пожелайте мне доброго утра от всей души и думайте, о чем вы говорите — или уж молчите! Либо придумайте приветствие без пожелания.

Появляется Фолькер; все слушают Макса, кружащего вокруг Карла Йозефа и его спутника.

Терпеть не могу пустоты добрых пожеланий. Они раздражают меня. Как проклятья. Разве приятно слышать: «Доброе утро» — от почтальона. Идя в четверг: «Хорошего уикэнда» — за окошком банковской кассы. Или утром в понедельник: «Приятной рабочей недели» — у газетного киоска. Вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-нибудь вам сказал: «Наконец-то вчера у меня выдался отличный денек. Благодарю вас, это вы мне его пожелали. Ваше пожелание в аккурат исполнено». Разве здесь кто-нибудь желает мне приятного дня? А мне бы очень надо (идет в глубь сцены, снова возвращается; обращаясь к Карлу Йозефу.) «Я не знаю, помните ли вы еще меня, господин профессор Брюкнер» — я появляюсь в конце романа об одном портье. Мое имя случайно упоминается на двести тридцать второй странице! (Быстро уходит.)

Карл Йозеф. Экзальтированный юноша. Жаль. Надо было бы пораньше его приструнить. С этими неустойчивыми натурами никогда не угадаешь, какой черт в них сидит. Помнится, много лет назад смотрел я как-то один любительский спектакль. Это было году в сорок восьмом, незадолго до денежной реформы. В каком-то зале гамбургского союза. Помню как сейчас. Сплошь любители — надо полагать, из тех, что яростно вгрызались в актерское искусство. Но потом, во второй части, после антракта, из действия вдруг выключилось подозрительно много персонажей. В конце концов остался лишь один. Он подошел к рампе и разразился колоссальной экспрессионистской эскападой. Мне показалось, он одновременно был и автором пьесы. А на самом деле это была подсадная утка. Потому что пока он читал этот монолог, остальные актеры разбрелись по театру, налетели на гардероб и сперли все пальто и головные уборы публики. На поклон не вышел ни один. Всех давно уже и след простыл. Но такое было время. У большинства ничего же не было. И от воришек негде было спрятаться.