Макс. Вот если бы вы вступали чуточку позже…

Карл Йозеф. Я тебя задушу, парень, я тебя задушу…

Фолькер (встает). Господин Йозеф!

Макс (после минутного оцепенения). Фу-ты, ну-ты! Прямо штаны с меня спадают! Мои штаны!.. Держите! Держите мои штаны!

Карл Йозеф. Надо хохотать?

Макс (приободрившись). Всегда хохотали.

Карл Йозеф. Ну-да, когда-то это было смешно. Но сегодня нужно что-то другое.

Макс. Это основополагающая шутка человечества.

Подходит к столу в декорации, на котором стоит пустая пивная бутылка. Прикладывает к ней губы и издает глухой звук. Перепрыгивает через стол и всхлипывает.

Карл Йозеф. Ах ты, Боже мой, он сейчас совсем рассыпется. Мы, оказывается, тоже чувствительные.

Фолькер. Господин Йозеф, вы приглашены к нам на гастроли, вас все тут обожают. Можно сказать, почти мировая знаменитость. Милости просим. Но разве мы здесь — тоже не люди?

Карл Йозеф. Куда я попал? В детский приют? Я что, должен нянчиться с бойскаутами? (Подходит к Максу.) Что с тобой? Ты больше не можешь? Я же тебе говорю, у тебя неверно поставлено дыхание. Ты сам себе мешаешь. Вот в чем все дело. В этом вся твоя беда.

Макс. Ну бейте. Ну. Бейте же.

Карл Йозеф. Кончал бы ты пить, парень. И больше бы делом занимался.

Макс. Ноу проблем.

Карл Йозеф. У нас впереди еще длинная дорога…

Макс. Пора познакомиться. Давно пора познакомиться.

Карл Йозеф. Ну ладно. Как-нибудь само собой, потихоньку-полегоньку.

Макс. Вы — патриарх немецкой сцены, я — вечный немецкий эмигрант. Эти подмостки для меня своего рода нейтральная зона нации — это оказалось ваше пространство, оно занято вами. Приехав оттуда, я окопался на блошином рынке, месяцами торговал дешевыми побрякушками из слоновой кости, вроде тех, которые мужики цепляют на свою волосатую грудь, а вы всю свою жизнь стояли на стороне покупателей.

Карл Йозеф. О чем вы толкуете? Мы все одинаковы. Как будто бы нам не приходилось переживать тяжелые времена!

Макс. В годы войны, конечно.

Карл Йозеф. Не только. И после нее.

Макс. А чем вы занимались в войну?

Карл Йозеф. Войну я просидел дома. В театре. Я имел счастье получить бронь по личному распоряжению Геббельса. Я их больше устраивал как герой на сцене. Театр ведь был тогда для нас единственным местом, где можно было еще хоть на что-нибудь полагаться. Грюндгенс{44} позже мне как-то говорил: «Единственное, что я точно знал в войну, так это то, что в четверть девятого на сцене распахнется дверь и выйдет Марианна{45} в голубом платье». Хм. Вот так, в общем.

Макс. Господин Йозеф! Вы для меня легенда. С вами я вырос. Вы были для меня важнее всех остальных. Давайте попробуем вместе повести борьбу с реализмом! Мы должны создать совсем другой театр. От актера надо потребовать чего-то совершенно нового. Новый стиль, новое ощущение внутренней правды. Станиславский, Фелинг{46}, Брехт обновили театр, идя от актера. Они освободили театр от ложных условностей. А мы теперь должны избавить его от язв захиревшего реализма!

Карл Йозеф. Мы все более или менее реалисты, хотим мы того или нет. Совсем уничтожить реализм невозможно. И в сущности, если применять его деликатно, с умом, он есть и будет единственным интересным людям способом актерского творчества. Если тебе удастся что-то в этом роде, это будет грандиозно.

Макс. Возьмите кино! Посмотрите, что оно натворило. На экране бродят одни фантомы. Сплошные реалистические автоматы. Ничего, кроме неврастенического мужского реализма. Нью-йоркский неврореализм. Так сказать, ноу-хау в сфере изображения человека. Ни капли искусства, никакой символической силы, никакого стиля. Техника, техника. Эти неврастеники уничтожают саму идею актерского искусства. Голое ремесло. Сплошные неврастеники. Безжизненно, чудовищно, но технично. Театр должен противопоставить этому что-то совсем другое. Мы нуждаемся в новом стиле. Нужна вера во что-то. Тогда возникнет удесятеренная выразительная сила. Сейчас нам вновь нужно чувство революции, атмосфера грозы…

Карл Йозеф. Революция? Какая? Для чего?

Макс. Пока не знаю. Но надо быть готовым. Надо рубить просеку, а не плести веночки. Я знаю совершенно точно: вы должны выбраться из этой золотой клетки, снова шагнуть в неизведанное!

Карл Йозеф. Вы не знаете. И я не знаю. Значит, давайте работать дальше. А революция подождет. Революция ради революции — это искусство для искусства. Я остаюсь реалистом, будь что будет. Я остаюсь реалистом. Тут старый театр, мой дорогой. Тут надо не болтать, а показать, на что ты способен.