Парень (обращается к Женщине). Набрался до ушей, азиат? А? Что он делает? Он лыка не вяжет…

Женщина. Считает.

Парень. Что он считает? Он сам себя пересчитывает, туземец. Или, может быть, он целый город считает?.. Иди домой… «Малисберг и Зиберт», химическое производство и склады. Знаешь? Я там работаю. Отравляющие газы в баллонах. В один прекрасный день ты, весь город… раз — и нету!

Девушка (безразлично). Придержи язык, остолоп.

Парень. Весь город… раз — и нету, все… в общей могиле, понял?

Девушка. Пошли домой.

Турок. Айне!

Парень. Раз — и нету!

Оба уходят налево. Турок и его жена остаются одни. Тихо.

Освещенная телефонная будка у обочины шоссе. В ней Лотта устроила себе временное жилье, передняя сторона завешена носовым платком. Лотта восседает на высоком стуле — такие обычно стоят у стойки в барах. На телефонном аппарате стакан молока и осколок зеркала. С потолка спускается лента липучки. На задней стенке портрет Пауля. Время от времени Лотта бросает монету в аппарат и набирает один и тот же номер. Одновременно слышится ее голос в магнитной записи.

Лотта. Дорогой Пауль, надеюсь, эти строки застанут тебя в полном здравии и в творческом порыве. Я от тебя сейчас очень далеко — в физическом смысле! На автостопе пересекла Люнебургскую{19} пустошь, а теперь пешком возвращаюсь в город Люнебург. Воспоминания о наших первых годах в Саарбрюккене навсегда останутся самыми приятными в моей жизни. Иногда я набираю наш телефон на улице 13-го января и подолгу слушаю гудки в пустой комнате… Нам все-таки надо было обо всем поговорить спокойно. От идеи изучать иностранные языки я не отказалась… В Эссене сделала остановку, чтобы найти свою лучшую школьную подругу Матильду Нидшлегер, по мужу Виттих, но она и физически и в моральном отношении превратилась в развалину, ничем не интересуется. Завтра я собираюсь посмотреть, не найдется ли в старых автомашинах какой-нибудь подушки. Я уже не могу больше сидеть на жестком. В соседнем лесочке я видела две брошенные машины, они почти заросли травой. Как после войны. Мне иногда кажется, что в мире произошло что-то ужасное, но я об этом еще не знаю. Люди отсюда переселились, никого вокруг не видно. Мне кажется, что границы передвинулись и я оказалась в другой стране. Прости меня за мой страх. Это временно. В действительности я сильная и как-нибудь добуду себе немножко счастья. Теперь о тебе, Пауль. Я хочу тебе только сказать: мне известно, что ты любишь женщину в закрытом платье и что она тебя тоже любит. Поскольку я это знаю, я спокойна за тебя. Такова жизнь, и мне придется смириться. Я надеюсь, что теперь ты испытаешь счастье, оттого что сам по-настоящему любишь, а не только потому, что тебя любят. Пожалуйста, не выбрасывай это письмо, едва начав читать его, или, еще хуже, не распечатывая. Это причинило бы мне боль… Дорогой Пауль, я вечно буду искать тебя — не бойся: в переносном смысле! Бог — прост, он — неизменен и никого не обманывает. Твоя Лотта.

P. S. Пожалуйста, передавай всем привет то меня. Особенно девушке в палатке. Вы о ней хорошо заботитесь?

Площадка для грилля в саду. Впереди низкий стол с пятью садовыми стульями. Справа грилль, рядом столик на колесиках с напитками. Каменная колонна с фигурой мадонны. Стол, стулья, грилль забетонированы в основании. Все, что передвигается, прикреплено тонкой цепью. За пустым столом сидят: Альберт, его отец Вильгельм, его сестра Жозефина. Напротив — Лотта, рядом со своим братом Берндом. Время от времени они меняются местами, так как ничем не заняты, даже не едят и не пьют. На Лотте ее костюм, который каждый раз выглядит все более поношенным и выцветшим.

Она делает набросок, с Альберта, молодого человека.

Лотта. Ты узнал меня, Альберт?

Альберт. Конечно.

Лотта. Я вот тебя сразу узнала, а ты вырос и совсем позабыл меня.

Альберт. Не забыл.

Вильгельм (наклоняется вперед, пальцы рук переплетены). Вы, как я замечаю, хотите пригреть Альберта, проявить заботу о моем сыне?

Лотта. Вполне возможно, Вильгельм. Говори мне «ты».

Вильгельм. А ты, зять, что думаешь по этому поводу?

Бернд (нервно заводит свои ручные часы). По-моему, нет причины для беспокойства. Сестра, ты ведь замужем?

Лотта. Я с мужем в разводе.

Бернд. Что у тебя к Альберту? Любовь? Сострадание? Желание проявить заботу?

Вильгельм. Видите ли, мой сын нуждается в надежной опоре, а не в очерёдном приключении.

Лотта (Бернду). Успокойся, не верти в руках часы.

Вильгельм. Мой сын уже три года ждет места на стоматологическом отделении. Три года прошли впустую. А до этого два года военной службы… службы так называемому демократическому государству! Теперь ему двадцать пять. Лучшие годы проходят, его будущее неопределенно. Ничего из него не выйдет. Он сидит дома в Хернуме и изрекает дурацкие сентенции.

Бернд. Военному поколению тоже было нелегко.

Вильгельм. Военному поколению? Ты, Бернд, ведь не относишься к военному поколению? Вы в шестидесятые годы пришли на все готовенькое. С университетской скамьи прямо на врачебную практику, особенно если были связи…

Лотта. Ну, у нас никаких связей не было. Наш отец не был богатым: он работал на газовом заводе. Поэтому мой брат во время учебы должен был подрабатывать. Вы несправедливы к Бернду. У него не было перспективы сразу получить практику, как, например, у Альберта. Иначе мой брат уже давно имел бы собственную практику, а не был бы твоим ассистентом!