Шрифт:
Вотъ точно также, и читая „Современникъ“, постоянно чувствуешь, что пишутъ здсь люди просвщенные, чуждые предразсудковъ и потому отлично себя чувствующіе. Но, кром этого бодраго и веселаго тона, свидтельствующаго о пріятномъ душевномъ настроеніи, я люблю „Современникъ“ также за его направленіе. Направленіе это все состоитъ изъ тончайшей гуманности, изъ непрерывныхъ мысленныхъ заботъ о меньшемъ брат. Правда, образъ, въ которомъ представляютъ себ этого меньшаго брата писатели „Современника“, не иметъ въ себ ничего привлекательнаго. Голова меньшаго брата наполнена сплошь густою тьмою, въ которой не проглядываетъ ни однаго свтлаго луча. Сообразительности у меньшаго брата нтъ ни капли, особенно если взять въ сравненіе ту высокую сообразительность, какою отличаются писатели „Современника“. Сердце меньшаго брата живетъ и движется одними фальшивыми потребностями, напускными и извращенными чувствами. И что же? Не смотря на все это, „Современникъ“ не отрицаетъ у меньшаго брата ни единаго права, никакихъ возможностей и преимуществъ. А именно — главнйшимъ и существеннйшимъ образомъ, по его мннію, меньшій братъ иметъ право на то, чтобы люди просвщенные и образованные очистили его голову отъ хлама предразсудковъ, ее наполняющихъ, и чтобы они изгнали изъ его сердца вс фальшивыя и напускныя чувства, которыми одними оно одушевляется. За этимъ главнымъ правомъ слдуютъ и вс другія права, какія только возможны. Такъ, напримръ, одинъ изъ писателей „Современника“ объявилъ однажды весьма твердо и ршительно, что каждый нищій иметъ право сть такія же кушанья, какія стъ какой нибудь богатый лакомка, и одваться въ такое же платье, какое носитъ какой нибудь изысканный щеголь. Ботъ какъ далеко простирается гуманность въ направленіи „Современника“!
И такъ, я люблю читать „Современникъ*; отъ него такъ и ветъ — во-первыхъ, образованностію, а во-вторыхъ, гуманностію. Образованность и гуманность, просвщеніе и человколюбіе — что можетъ быть лучше? Съ такими чувствами я началъ читать въ іюньской книжк „Замтки изъ общественной жизни“, новый отдлъ, очевидно, составляемый писателемъ, который прежде его не составлялъ и, можетъ быть, даже въ первый разъ выступаетъ на литературное поприще. Я говорю новый отдлъ, ибо не должно смшивать этихъ замтокъ изъ общественной жизни съ тмъ, что называлось просто: наша общественная жизнь; замтки имютъ и боле скромное заглавіе, да и печатаются не тмъ гордымъ крупнымъ шрифтомъ, какимъ красовалась наша общественная жизнь.
И такъ, читаю я замтки — въ самомъ пріятномъ настроеніи духа. Авторъ разсуждаетъ о пароходахъ и сильно возстаетъ противъ нкоторыхъ капитановъ, которые обходятся деспотически, начальнически съ своими пассажирами. Гуманность, подумалъ я, неизмнная, неистощимая гуманность!
И вдругъ мн попадается страница, которая нарушаетъ мое благодушное настроеніе, которая отзывается не гуманностію и образованностію, столь мн любезными, а чмъ-то совершенно противоположнымъ. Выписываю ее вполн:
„Въ Николаев, на Днпр, входитъ въ каюту втораго класса пассажиръ въ шляп (пассажиръ въ шляп!) Къ нему подходитъ лакей изъ прислуги парохода и проситъ снять шляпу, говоря, что это правилами парохода не дозволяется. Пассажиръ отвчаетъ, что читалъ правила и въ правилахъ этого не видлъ, и продолжаетъ сидть въ шляп. Лакей идетъ жаловаться капитану. Прибгаетъ капитанъ и прямо въ пассажиру: «Вы почему не снимаете шляпы?» — «Не хочу». — «Но правилами парохода требуется, чтобы пассажиры сидли въ каютахъ безъ шляпъ». — «Я читалъ правила и такого не нашелъ». — «Но этого правила не было нужно и писать; оно требуется самимъ приличіемъ». — «Г. капитанъ, я не мальчикъ, и что прилично, что неприлично — знаю самъ. И вамъ моимъ менторомъ быть въ этомъ случа не приходится. Если же вы хотите, чтобы пассажиры ваши сидли безъ шляпъ, то напечатайте объ этомъ въ правилахъ. Почему вы знаете, можетъ быть, если бы такое правило существовало, я вовсе не нашелъ бы для себя удобнымъ хать на вашемъ пароход? Во имя приличія вы, пожалуй, будете требовать, чтобъ я не сидлъ въ кают въ сапогахъ». — «Но, если вы будете почитать себя въ прав длать все, что не написано въ правилахъ, то вы начнете, пожалуй, длать Богъ знаетъ что, о чемъ можетъ быть и въ правилахъ написать-неловко». — «А въ такомъ случа вамъ принесетъ на меня жалобу общество, съ которымъ я ду, и по по его иниціатив вы получите право быть моимъ судьею. Тогда и за то, что я сижу въ шляп, вы можете осудить меня, если кто принесетъ вамъ на меня жалобу. Но являться ко мн ни съ того ни съ сего съ наставленіями о томъ, что прилично и что неприлично, давать волю даже лакеямъ длать мн указанія, какъ я долженъ вести себя, — это, г. капитанъ, какъ хотите, верхъ безобразія. И хоть мн никакой нтъ пріятности сидть въ шляп въ кают, но, на досаду вамъ, я буду хать не иначе, какъ въ шляп до самой Одессы. Высаживайте меня за непослушаніе — и будемъ судиться». Капитанъ увидлъ, что сълъ грибъ и удалился сконфуженный.
Браво! Молодецъ пассажиръ въ шляп! Натянулъ носъ капитану!
Кто правъ, однако же, въ этой удивительной исторіи? Побжденный капитанъ, или побдоносный пассажиръ? Очевидно, нашъ пассажиръ вошелъ со шляпою на голов туда, гд вс другіе сидли безъ шляпъ; очевидно, все это общество, и слуги парохода, и самъ капитанъ были твердо уврены, что само приличіе требуетъ сидть въ кают безъ шляпы. Спрашивается, былъ ли совершенно правъ человкъ, вздумавшій не соблюдать приличій, признаваемыхъ на пароход?
Но положимъ, онъ правъ; въ правилахъ не написано, публика не жалуется, значитъ онъ имлъ полное право сидть въ шляп. За тоже онъ и остался побдителемъ въ возникшемъ недоразумніи: онъ заставилъ капитана състь грибъ, и остался сидть въ шляп тамъ, гд другіе сидли безъ шляпъ. Если такъ, то на что же онъ жалуется? На то, изволите видть, что его обезпокоилъ капитанъ безъ иниціативы общества. Пуще же всего на то, что къ нему обратился лакей. А вдь что сдлалъ этотъ лакей? Онъ, сказано, просилъ снятъ, говоря, что это правилами парохода не дозволяется. И только! Но лакей, лакей! Этого нашъ баринъ вынести не можетъ; въ этомъ онъ видитъ верхъ безобразія. Какъ, восклицаетъ онъ, давать волю даже лакеямъ длать мн (очевидно, великому барину) указанія!..
Ой, какія нехорошія выраженія! Я увренъ, что на пароходахъ и лакеевъ-то не существуетъ; просто, слуги, и словцо это вставлено ради пущаго барства. Давать волю тоже старинное выраженіе, замчательное своею крпостію. Не нужно давать имъ воли ни въ чемъ; стоитъ дать имъ волю, такъ что изъ этого будетъ! Кому не знакомы такія выраженія, такой тонъ?
Этотъ маленькій случай, какъ будто нарочно, переноситъ мою мысль въ Испанію. Оказывается, что и въ Испаніи бываютъ подобные же маленькіе случаи, разумется, съ нашими русскими путешественниками. Такъ что, если взять въ расчетъ разстояніе и разнообразіе мстъ и обстоятельствъ, то можетъ быть изъ этихъ маленькихъ случаевъ составится и нкоторый большой случай.
Дло вотъ въ чемъ. По Испаніи путешествуетъ нкто Вадимъ, нашъ соотечественникъ; свои путевыя впечатлнія онъ печатаетъ въ газет «Голосъ». Въ 227 No этой газеты я и прочиталъ разсказъ о маленькомъ происшествіи, которое меня заинтересовало. Путешественникъ говоритъ о томъ, что дти въ Испаніи безпрестанно поютъ и даже импровизируютъ, и разсказываетъ свою встрчу на улиц съ мальчишкою лтъ 12-ти.
«Представьте себ смуглую рожицу, съ глазами какъ уголь, съ лохматой головой подъ ухарски-надтымъ маленькимъ sombrero. Увидвъ меня, онъ пересталъ пть и прыгать и сдлавъ плутовскую печальную рожу, запищалъ:
„— Senorico, un chavico. Tengo bambre! Mi padre esta enfermo. Senorico… (Господинчикъ, грошикъ! Я голоденъ. Отецъ боленъ…).
„Я не разнжился, потому что это извстная фраза мальчишекъ, которую слышишь разъ двадцать въ день. Ндва я прошелъ, общая ему вмсто chavico — uno paliza, то есть ударъ трости, онъ вдругъ захохоталъ и заплъ мн въ слдъ:
«No temo la paliza Que lo dice usted de risф Y con sonrisa Y alejandose de prisa». («Не боюсь палки Ибо говорите ради смха, И съ улыбкой, И поспшно отходя*).