Не будемъ говорить, а только упомянемъ здсь о пряныхъ, такъ сказать, осязаемыхъ заслугахъ «Дня» для западнаго и юго-западнаго края; эти заслуги безцнны и неизгладимы; не признавать ихъ или смотрть на нихъ высокомрно могутъ только публицисты, которые въ конецъ извратили свое пониманіе, которые, наконецъ, серіозно предпочитаютъ мысль — длу. Есть, конечно, и такіе. Оставимъ этихъ мечтателей услаждать себя созерцаніемъ необычайной красоты своихъ мыслей!

Нужно, впрочемъ, прибавить, что День въ настоящее время все рже и рже подвергается той рзвой хул, которая еще до сихъ поръ въ такомъ ходу въ нашей литератур. Самые упорные старовры начинаютъ оказывать ему уваженіе и только въ немногихъ отсталыхъ изданіяхъ продолжается прежнее гаерство.

Совершенно иное дло съ «Московскими Вдомостями». За исключеніемъ издаваемой въ Петербург газеты «Всть», нтъ, кажется, ни одного изданія, которое бы благопріятно смотрло на московскую газету. Причины этого теперь уже вполн выяснились и указать на нихъ не трудно. Почтенная газета, обладая безспорно проницательностію, силою ума и слова, все-таки въ сущности имла сердечный характеръ, отличалась боле увлеченіемъ чувства, чмъ строгостію холодныхъ разсужденій. Въ этомъ была ея сила, въ этомъ же заключалась и ея слабость. Несомннныя достоинства газеты, ея вліяніе на общественное мнніе, ея неутомимая дятельность — конечно, отчасти вызваны, отчасти поддержаны тмъ горячимъ порывомъ патріотическаго чувства, который одушевлялъ издателей; другія свойства газеты, такъ сказать, оборотная сторона медали, точно также объясняются тмъ, что она слишкомъ легко поддавалась разнообразнымъ чувствамъ, ее волновавшимъ. Она была подозрительна, недоврчива, высокомрна; била въ набатъ по поводу самыхъ невинныхъ вещей. Нтъ сомннія, что все это длалось искренно, слдовательно, составляетъ плодъ дйствительнаго увлеченія, а не одного умышленнаго подражанія тону и пріемамъ англійскихъ газетъ. Понятно, что при этомъ невозможно было стоять твердо на извстномъ взгляд и строго держаться одной мысли. Это было такъ замтно, обнаруживалось такъ ясно, что «Московскія Вдомости» сами признали свое непостоянство и даже пытались, не безъ нкотораго успха, возвести въ принципъ отсутствіе всякихъ постоянныхъ принциповъ. Такъ однажды он прямо и ршительно заявили, что он отказываются судить, о частныхъ случаяхъ по общимъ началамъ, слдовательно, признали за собой право и возможность судить безъ общихъ началъ. Сюда же относится то тонкое различіе, которое было открыто «Московскими Вдомостями» между понятіями и сужденіями: «понятія», — говорили он,- «у насъ могутъ быть прекрасныя, а сужденія прескверныя». Въ конц концовъ, изъ этого различія слдовало, что должно не сужденія проврять понятіями, какъ это обыкновенно длается, а совершенно наоборотъ, подгонять понятія къ тмъ сужденіямъ, которыя намъ хотлось бы утвердить и доказать. Такъ это и длалось въ «Московскихъ Вдомостяхъ» и — нужно отдать честь, — въ искусныхъ рукахъ этотъ обратный пріемъ все-таки служилъ бъ разъясненію многихъ вопросовъ.

Случилось при этомъ обстоятельство весьма важное и характеристическое, — и для газеты, о которой мы говоримъ, и для эпохи, которую переживаемъ. Понадобились газет такія сужденія, для утвержденія которыхъ оказались полезными и даже вполн необходимыми понятія совершенно особаго рода, напр., понятіе объ особыхъ началахъ нашей исторіи и т. д. «Московскія Вдомости» стали смло употреблять въ дло эти понятія, которыя прежде не были имъ нужны, и потому никогда ими не употреблялись. Дло было принято за неожиданную новость; нкоторые, очевидно поверхностные люди, обвинили было «Московскія Вдомости» въ томъ, что они будто бы стали славянофильствовать. Обвиненіе и удивленіе весьма несправедливыя; вс понятія, какія только есть на свт, могутъ быть съ полнымъ правомъ употребляемы «Московскими Вдомостями», какъ скоро въ этихъ понятіяхъ окажется какая нибудь надобность и польза. Если же такимъ образомъ пойдутъ въ дло понятія несогласныя и противорчивыя, то мы можемъ утшиться, замтивъ: понятія у нихъ нескладныя, за то сужденія прекрасныя.

Во всякомъ случа, фактъ многознаменательный. Мы знаемъ, что родоначальникъ «Московскихъ Вдомостей», «Русскій Встникъ», выступилъ подъ знаменемъ общечеловческихъ идей, подъ знаменемъ науки, единой для всего человчества. Этой точки зрнія онъ твердо держался и, при случа, защищалъ ее съ большимъ жаромъ. Но этихъ общихъ понятій, не говоря о томъ, достаточно ли широки и ясны они были, доставало только до тхъ поръ, пока жизнь спала и позволяла намъ предаваться отвлеченностямъ. Когда почувствовались жизненныя движенія, для нихъ потребовались и жизненныя понятія: славянофилы побдили.

Мы не сомнваемся въ важности, въ существенности той перемны въ нашей литератур и нашемъ умственномъ настроеніи, на которую хотли указать хотя въ общихъ чертахъ. Понятія и взгляды, которые прежде, повидимому, стояли на заднемъ план, которые казались исключительными, даже странными, вдругъ заняли первое мсто, получили наибольшій всъ, обнаружили первостепенную ясность и силу. Напротивъ, то, что производило всего боле шума и, повидимому, владло общимъ вниманіемъ, вдругъ отлетло какъ шелуха и оказалось, какъ шелуха, ни къ чему не пригоднымъ. Странно подумать, съ какимъ внезапнымъ равнодушіемъ общество отворотилось отъ того, чмъ, повидимому, такъ жарко увлекалось; странно подумать объ этомъ внезапномъ безсиліи, которымъ вдругъ были поражены воззрнія, производившія прежде такое сильное дйствіе. Такимъ образомъ, опытъ обнаружилъ настоящую цну нашихъ взглядовъ и настроеній; то, что имло дйствительную силу, развилось и раскрылось въ отвтъ на вызывавшія вліянія; а то, что имло призрачное значеніе, значеніе явленій воздушныхъ и эфемерныхъ, потерялось и разсялось въ прикосновеніи съ дйствительностію.

Вотъ, мн кажется, настоящій смыслъ литературнаго событія, которое я обозначилъ краткою формулою: Славянофилы побдили.

Въ іюньской книжк Отечественныхъ Записокъ находится слдующее опредленіе нигилизма:

«Извстно, что ничего бывшаго, ничего сущаго и даже осуществляемаго ортодоксальный нигилистъ признавать хорошимъ не долженъ: онъ обязанъ сочувствовать только тому, чего нтъ, стремиться къ тому, что еще возбуждаетъ сильныя сомннія насчетъ своего существованія въ самой утроб временъ, особенно къ тому, что не оставляетъ ни малйшаго сомннія насчетъ своего несуществованія даже и въ этой утроб; ибо только этимъ способомъ онъ можетъ улепетывать отъ стрлъ, пускаемыхъ въ него здравымъ смысломъ, и только это улепетываніе и поддерживаетъ въ немъ ту рзвость фантазіи, при которой становится понятнымъ, почему онъ свои незлобливые и отчасти даже милые шиши, посылаемые въ безпредльное пространство, считаетъ разрушительными гранатами».

Рзкость выраженій этой характеристики вполн выкупается ихъ несомннной мткостію. А вотъ и другое, боле серіозное опредленіе нигилизма, сдланное редакціею Дня, № 31:

«Нигилизмъ есть естественный, законный, историческій плодъ того отрицательнаго отношенія къ жизни, въ которое стала русская мысль и русское искусство съ перваго шага своей дятельности посл Петра. Вспомнимъ, что исторія нашей „литературы“ (въ тсномъ смысл) начинается сатирой! Это отрицаніе должно дойти, наконецъ, до отрицанія самаго себя. Таковъ процессъ нашего общественнаго сознанія и таково историческое оправданіе нигилизма. Въ частности же онъ иметъ значеніе протеста, не всегда справедливаго, но полезнаго уже тмъ, что, съ одной стороны, воздерживаетъ отъ примиренія со многою ложью и пошлостію, а съ другой — нападеніями на истину — вызываетъ ея приверженцевъ на боле разумную, строгую, критическую ея поврку и защиту».

Прибавимъ къ этому, что дятельныхъ истины оказывается гораздо меньше, чмъ можно бы было желать и надяться, и что, вообще, размры явленія указываютъ на неясность и бдность формъ той, въ сущности могучей внутренней жизни, къ которой нигилисты ставятъ себя въ отрицательное положеніе.

Читалъ я іюньскую книжку «Современника». Я люблю читать «Современникъ», какъ вообще люблю все ясное, опредленное, все то, что отчетливо понимаю и къ чему могу поставить себя въ несомнительное и твердое отношеніе. Пріятно мн наблюдать въ «Современник» постоянно веселый и бодрый тонъ, тонъ людей, очевидно, довольныхъ собою, ни мало не колеблющихся въ сознаніи своего ума и превосходства. Совершенно ясно мн, какъ отсюда проистекаетъ та постоянная насмшливость, которая господствуетъ въ этомъ журнал и которая живо напоминаетъ мн рчи петербургскихъ чиновниковъ и вообще большинства петербургскихъ людей. Нужно отдать полную справедливость — «Современникъ* есть журналъ петербургскій въ полномъ смысл этого слова. Петербургъ же, какъ извстно, есть городъ просвщенный и образованный до высочайшей степени. Чтобы убдиться въ этомъ стоитъ только послушать бесду его жителей, даже самыхъ маленькихъ, какихъ нибудь титулярныхъ совтниковъ или губернскихъ секретарей. Просвщеніе необыкновенное. Все-то они пересмютъ, все подднутъ на зубокъ, везд найдутъ пятно; чего лучше — многіе глумятся даже надъ строгимъ соблюденіемъ постовъ. Такъ что слушаешь-слушаешь и думаешь себ: чортъ возьми, какіе, однакожъ, образованные люди! Какое отсутствіе предразсудковъ!