Ялтинско-Потсдамских соглашений (1944–1945 гг.) о фактическом разделе Европы оказалось мало, чтобы закрепить за Советским Союзом его территориальные приобретения. Сталин и его преемники в Кремле отчетливо сознавали, что послевоенная социально-политическая структура Европы по советскую сторону от «железного занавеса» основывалась на изменениях, инициированных Советским Союзом с применением насилия, начиная с пакта с нацистской Германией. Груз нелегитимности соглашений с поверженным врагом постоянно довлел над Кремлем. Неприятности добавило признание юридически «ничтожным» (по договору 1973 г. между Чехословакией и ФРГ) Мюнхенского соглашения о передаче Германии Судетской области. Понимание правовой несостоятельности соглашений с нацистским агрессором, тем более секретных, подстегивало усилия по предотвращению ревизии сталинской версии причин заключения советско-германского пакта.

Показателен случай с внезапным прекращением в 1977 г. издания известной серии «Документы внешней политики СССР», о чем уже подробно говорилось во Введении. Напомним только, что при возобновлении серии спустя 15 лет, уже в постсоветское время, было официально сообщено, что публикация была «необоснованно приостановлена» по решению советского руководства{788}. Почему? А все дело было в том, что остерегались еще одной публикации советско-германского пакта о ненападении 1939 года, чтобы избежать постановки вопроса о советских завоеваниях в 1939–1940 гг. по условиям секретного протокола, приложенного к этому пакту.

Однако дело не ограничивалось проблемой закрепления за Советским Союзом территориальных приобретений благодаря сотрудничеству с нацистской Германией. В послевоенное время эта, первоначально региональная восточноевропейская проблема, с расширением внешних границ Советской империи до центра Европы переросла в проблему континентальную. Разрастание Советской империи, вопреки выявившейся в итоге первой и продолженной во Второй мировой войне тенденции к распаду мировых империй, было исторической аномалией. Так вопрос о международно-правовом признании послевоенного территориального переустройства в Европе стал вопросом жизни или смерти для коммунистической империи. Форс-мажорные обстоятельства крушения в 1989–1991 гг. ялтинско-потсдамской системы международных отношений привели одновременно и к распаду Советской империи, и к радикальным переменам в пределах самого Советского Союза — к отпадению тех народов и территорий, которые составляли империю царской России.

С подписанием Хельсинкского Заключительного акта 1975 г., казалось, усилия советских руководителей наконец увенчались успехом. На очередном партийном съезде Л.И. Брежнев, подчеркивая значение хельсинкских договоренностей, заявил, что теперь пришло признание «сложившихся в результате второй мировой войны территориальных и политических реальностей» на европейском континенте{789}. Эти международные договоренности воспринимались Кремлем как определенная гарантия сохранности Советской империи, которая подрывалась изнутри антисоветскими выступлениями в странах-сателлитах. Но, как видим в случае с прекращением издания «Документов внешней политики СССР» спустя два года после Хельсинки, полной уверенности в том, что отныне политическая карта Европы зафиксирована окончательно, у правителей в Кремле не было.

Созданная Сталиным империя, перешагнувшая рамки империи Романовых, чтобы сохраниться и развиваться должна была постоянно расширяться на новые земли, покорять другие народы. В этом причина официально провозглашения ного курса на достижение военно-стратегического паритета СССР с внешним миром. Что означало — со всеми остальными государствами! «Самонадеянность силы» не могла не проявиться самым грубым образом, перегоравшая энергия советской военной машины не могла не искать какого-то выхода. Вторжение в Афганистан, которое вылилось в самую продолжительную войну за всю историю СССР, продемонстрировало безудержность советского экспансионизма, выросшего на дрожжах Второй мировой и Холодной войн.

Что же изменилось в советском подходе к внешнему миру со времен правления Сталина? Сохранялась гремучая смесь коммунистических идеологических установок с непреходящими имперскими замыслами. Сместилось лишь направление главного удара — с Европы на тылы «мирового империализма». Из второго тома «Архива Митрохина» (под названием «КГБ и мир») стало известно, что летом 1961 г. руководство КПСС одобрило глобальную стратегию, нацеленную на достижение победы в Холодной войне через наступление в «третьем мире» {790} . [63]

Поначалу новая стратегия сулила успех. Правители целого ряда независимых и освободившихся стран объявили о своей приверженности делу социализма, чтобы заручиться советской помощью вооружением и советниками. Впрочем, для этого достаточно было просто заявить о своей антизападной ориентации. На долгие годы СССР занял место крупнейшего экспортера вооружений и военной техники — свыше трети всех поставок в мире{791}. Показательно совместное советско-эфиопское коммюнике от 20 сентября 1978 г., в котором «революция» в Эфиопии рассматривалась как «составная часть всемирного революционного процесса». «Смотрите, — восклицал в узком кругу Брежнев, — и в джунглях хотят жить по Ленину!»{792}.

Сказывался геополитический импульс советско-германского пакта 1939 г., оправдавшего расчеты сталинского руководства превратить Вторую мировую войну в стартовую площадку для расширения классово-имперской экспансии Советского Союза.

Ее объектами стали Юго-восточная Азия, Ближний и Средний Восток, Африка, Центральная Америка. Преследовалась цель добиться военного присутствия Советского Союза по всему миру. Какую угрозу международному миру несла с собой глобальная версия советского экспансионизма, убедительно продемонстрировал Карибский ракетный кризис 1962 г.