Том 1. Стихотворения
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

Фра Анджелико

Если б эта детская душа   Нашим грешным миром овладела,   Мы совсем утратили бы тело, Мы бы, точно тени, чуть дыша,   Встали у небесного предела Там, вверху, сидел бы добрый Бог,   Здесь, внизу, послушными рядами,   Призраки с пресветлыми чертами, Пели бы воздушную, как вздох,   Песню бестелесными устами. Вечно примиренные с Судьбой,   Чуждые навек заботам хмурным,   Были бы мы озером лазурным, В бездне безмятежно голубой,   В царстве золотистом и безбурном.

Рибейра

Ты не был знаком с ароматом Кругом расцветавших цветов. Жестокий и мрачный анатом, Ты жаждал разъятья основ. Поняв убедительность муки, Ее затаил ты в крови, Любя искаженные руки, Как любят лобзанья в любви. Ты выразил ужас неволи, И бросил в беззвездный предел Кошмары, исполненных боли, Тобою разорванных тел. Сказав нам, что ужасы пыток В созданьях мечты хороши, Ты ярко явил нам избыток И бешенство мощной души И тьмою, как чарой, владея, Ты мрак приобщил в Красоте, Ты брат своего Прометея, Который всегда в темноте.

Веласкес

Веласкес, Веласкес, единственный гений, Сумевший таинственным сделать простое, Как властно над сонмом твоих сновидений Безмолвствует Солнце, всегда-молодое!   С каким униженьем, и с болью, и в страхе,   Тобою – бессмертные, смотрят шуты,   Как странно белеют согбенные пряхи   В величьи рабочей своей красоты! И этот Распятый, над всеми Христами Вознесшийся телом утонченно-бледным, И длинные копья, что встали рядами Над бранным героем, смиренно-победным!   И эти инфанты, с Филиппом Четвертым,   Так чувственно ярким поэтом-царем,   Во всем этом блеске, для нас распростертом,   Мы пыль золотую, как пчелы, берем! Мы черпаем силу для наших созданий В живом роднике, не иссякшем доныне, И в силе рожденных тобой очертаний Приветствуем пышный оазис в пустыне.   Мы так и не знаем, какою же властью   Ты был – и оазис, и вместе мираж, –   Судьбой ли, мечтой ли, умом, или страстью,   Ты вечно – прошедший, грядущий, и наш!

Скорбь Агурамазды

(мотив из Зенд-Авесты)

Я царственный создатель многих стран, Я светлый бог миров, Агурамазда Зачем же лик мой тьмою повторен, И Анграмайни встал противовесом? Я создал земли, полные расцвета, Но Анграмайни, тот, кто весь есть смерть, Родил змею в воде, и в землях зиму. И десять зим в году, и два лишь лета, И холодеют воды и деревья, И худший бич, зима, лежит на всем. Я создал Сугдху, мирные равнины, Но Анграмайни создал саранчу, И смерть пришла на хлеб и на животных. И я, Агурамазда, создал Маргу, Чтоб в ней царили дни труда и счастья, Но Анграмайни создал зло и грех. И создал я Нисайю, что за Бахдги, Чтоб не было в людских сердцах сомненья, Но Анграмайни веру умертвил. Я создал Урву, пышность тучных пастбищ, Но Анграмайни гордость людям дал. Я создал красоту Гараваити, Но Анграмайни выстроил гроба И создал я оплот, святую Кахру, Но Анграмайни трупы есть велел, И люди стали есть убитых ими. И я, Агурамазда, создал много Других прекрасных стран, Гаэтуманту, Варэну, и Рангха, и Семиречье, Но Анграмайни, тот, кто весь есть смерть, На все набросил зиму, зиму, зиму. И много стран глубоких и прекрасных, Томясь без света, ждут моих лучей, И я, Агурамазда, создал солнце, Но Анграмайни, темный, создал ночь.

Великое Ничто

1
Моя душа – глухой всебожный храм, Там дышат тени, смутно нарастая Отраднее всего моим мечтам Прекрасные чудовища Китая. Дракон, владыка солнца и весны, Единорог, эмблема совершенства, И феникс, образ царственной жены, Слиянье власти, блеска, и блаженства. Люблю однообразную мечту В созданиях художников Китая, Застывшую, как иней, красоту, Как иней снов, что искрится не тая. Симметрия – их основной закон, Они рисуют даль как восхожденье, И сладко мне, что страшный их дракон Не адский дух, а символ наслажденья. А дивная утонченность тонов, Дробящихся в различии согласном, Проникновенье в таинство основ, Лазурь в лазури, красное на красном! А равнодушье к образу людей, Пристрастье к разновидностям звериным, Сплетенье в строгий узел всех страстей, Огонь ума, скользящий по картинам! Но более, чем это все, у них, Люблю пробел лирического зноя Люблю постичь, сквозь легкий нежный стих, Безбрежное отчаянье покоя.
2
К старинным манускриптам, в поздний час, Почувствовав обычное призванье, Я рылся между свитков, и как раз Чванг-Санга прочитал повествованье. Там смутный кто-то, я не знаю кто, Ронял слова печали и забвенья: «Бесчувственно Великое Ничто, В нем я и ты – мелькаем на мгновенье. Проходит Ночь, и в роще дышит свет, Две птички, тесно сжавшись, спали рядом, Но с блеском Дня той дружбы больше нет, И каждая летит к своим усладам. За тьмою – жизнь, за холодом – апрель, И снова темный холод ожиданья. Я разобью певучую свирель, Иду на Запад, умерли мечтанья Бесчувственно Великое Ничто, Земля и Небо свод немого храма. Я тихо сплю – я тот же и никто, Моя душа – воздушность фимиама»

Намек

Сгибаясь, качаясь, исполнен немой осторожности, В подводной прохладе, утонченный ждущий намек Вздымается стебель, таящий блаженство возможности, Хранящий способность раскрыться, как белый цветок. И так же, как стебель зеленый блистательной лилии, Меняясь в холодном забвеньи, легенды веков, – В моих песнопеньях, уставши тянуться в бессилии, – Раскрылись, как чаши свободно живущих цветков.

Три легенды

Есть лишь три легенды сказочных веков. Смысл их вечно старый, точно утро нов. И одна легенда, блеск лучей дробя. Говорит: «О, смертный! Полюби себя». И другая, в свете страсти без страстей, Говорит: «О, смертный! Полюби людей». И вещает третья, нежно, точно вздох: «Полюби бессмертье. Вечен только Бог». Есть лишь три преддверья. Нужно все пройти. О, скорей, скорее! Торопись в пути. В храме снов бессмертных дышит нежный свет, Есть всему разгадка, есть на все ответ. Не забудь же сердцем, и сдержи свой вздох: Ярко только Солнце, вечен только Бог!