Том 4. Стихотворения
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

3

Не только великое нужно давать человеку,   Можно нередко малым снискать нам хвалу. Половиною хлеба, вполовину уж выпитым кубком   Друга себе я нашел.

4

Головня головнею живится, огонь огнем,   Пламя играет от пламени. Мужчина от речи становится более мудрым,   От молчанья тупеет надменного.

5

Огонь наилучшее есть между детей человека,   И солнечный лик, И здоровье телесное, раз человеку возможно   Без бесчестия жить.

6

Невполне человек злополучен, хотя бы он был больным.   Один сыновьями богат, Другие друзьями, другие богатством владений,   Иные величием дел.

7

Лучше живому, чем мертвому в мире,   Он еще может иметь стада. В доме богатого видел огонь в очаге я,   Сам же он мертвый пред дверью лежал.

8

Умирают стада, умирают друзья,   Умирает и сам человек. Не умирает, не ведает смерти одна лишь   Добрая слава людей.

9

Умирают стада, умирают друзья,   Умирает и сам человек. Я знаю одно, что не ведает смерти: –   Приговор над любым, кто мертвец.

Бретань

Ряды (Друид и ребенок)

Всекрасивый ребенок, живой, Луч Друида, скажи, нежный мой, Что ты хочешь, чтоб спел пред тобой? – Ты о ряде мне спой одного, Пока я не запомню его. – Для счисленья один – ряда нет, Неизбежность одна, кладезь Бед, Смерть, а до – ничего больше нет. Всекрасивый ребенок, живой, Луч Друида, скажи, нежный мой, Что ж сегодня мне спеть пред тобой? – Спой о ряде мне двух, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Два быка, а в упряжке одной, Пред одною идут скорлупой. Вот помрут. Видишь их, нежный мой? – Спой о ряде мне трех, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Тройствен мир, у него три лица, Три начала и три есть конца, Муж и дуб ждут того же венца. Три есть царства Мерлина, и в них Свет цветов, свет плодов золотых, В свете дети, с улыбками их. – Спой про ряд четырех, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Счет четыре – Мерлин, счет камней, Тех, чтоб меч отточить нам острей, Чтоб сражать лезвиями мечей. Всекрасивый ребенок, живой, Луч Друида, скажи, нежный мой, Что ты хочешь, чтоб спел пред тобой? – Спой о ряде пяти, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Пять полос у Земли, пять веков В океанности наших часов, У сестры нашей пять маяков. – Спой о ряде шести, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Шесть младенцев из воска, тень сна, Их живит своей властью Луна, Ты не знаешь, я знаю сполна. Шесть целительных трав в кипятке, Карлик сок их смешал в котелке, Палец в рот – слышит все вдалеке. – Спой о ряде семи, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Семь есть солнц, семь есть лун, семь планет, И Наседка в ряду этих смет, Семь Стихий, в них мука – точек свет. – Спой о ряде восьми, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Восемь ветров и восемь огней, Вместе с Высшим Огнем Майских дней, Что горят на горе мятежей. Восемь белых, как пена, телиц, Выгон их – остров вод без границ, Восемь их у Царицы цариц. Всекрасивый ребенок, живой, Луч Друида, скажи, нежный мой, Что мне сызнова спеть пред тобой? – Спой про ряд девяти, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Девять маленьких рук над гумном, Возле Башни, где ночью и днем Стонут матери, девять числом. Корриганы, – цветы в волосах, – Пляшут в белом, их девять в ночах, Близ ключа, в полнолунных лучах. Кабаниха, семья кабанят, Девять, хрюкают, роют, ворчат, А кабан возле яблони, – рад. – Спой про ряд десяти, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Десять вражьих идут кораблей, Десять гибелей между зыбей, О, Венеды, вам десять скорбей. – Ряд одиннадцать спой, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Вон жрецы, глянь, одиннадцать встреч, То Венеды, с кровавости сеч, Глянь, у каждого сломанный меч. В запыленных покровах своих, В окровавленных, в пятнах густых, Было триста, – одиннадцать их. Всекрасивый ребенок, живой, Луч Друида, скажи, нежный мой, Что еще мне пропеть пред тобой? – Ряд двенадцать мне спой, для того, Чтобы мог я запомнить его. – Месяц к месяцу, знаки сквозь мглу, Их двенадцать, пропевших хвалу, И Стрелец уж спускает стрелу. Знаки, знаков двенадцать, война, Со звездою Корова, черна, Весь прошла Лес Останков она. В грудь вонзилася жалом стрела, Кровь течет, горяча и светла, Лик с мычанием вверх подняла. Рог звучит; огнь и гром; ветр и свет; Гром и огнь; дождь; утраченный след; Ничего; ничего; ряда нет. Вон жрецы, глянь, одиннадцать встреч, То Венеды с кровавости сеч, Глянь, у каждого сломанный меч. Десять вражьих идут кораблей, Десять гибелей между зыбей, О, Венеды, вам десять скорбей. Девять маленьких рук над гумном, Возле Башни, где ночью и днем, Стонут матери, девять числом. Восемь белых, как пена, телиц, Выгон их – остров вод без границ, Восемь их у Царицы цариц. Семь есть солнц, семь есть лун, семь планет, И Наседка в ряду этих смет, Семь Стихий, в них мука – точек свет. Шесть целительных трав в кипятке, Карлик сок их смешал в котелке, Палец в рот – слышит все вдалеке. Пять полос у Земли, пять веков, В океанности наших часов, У сестры нашей пять маяков. Счет четыре – Мерлин, счет камней, Тех, чтоб меч отточить нам острей, Чтоб сражать лезвиями мечей. Тройствен мир, у него три лица, Три начала, и три есть конца, Муж и дуб ждут того же венца. Два быка, а в упряжке одной, Пред одною идут скорлупой. Вот помрут. Видишь их, нежный мой? Для счисленья один ряда нет, Неизбежность одна, кладезь Бед, Смерть, а до – ничего больше нет.

Пророчество Гвенк’Глана

1
Если Солнце заходит, если Море грозней, Я пою на пороге перед дверью моей. В оны дни пел я звонко, пел всю юность мою. Дни прошли, вот и старость, я пою и пою. Я пою днем и ночью, для меня нет – доколь, И, однако, я горе, и, однако, я боль. Коль главой поникаю, коль страдание я, Есть на это причина, то не прихоть моя. Тут не то, чтобы страх был, раз убьют, суждено. Тут не то, чтобы страх был, жить мне было дано. Раз меня ты не ищешь, ты меня обретешь, А когда меня ищешь, ты меня не найдешь. Что случится, – неважно. Рок сужден, – он с тобой. Умереть нужно трижды, лишь за этим – покой.
2
Вот я вижу, из леса выступает кабан, Он хромает, он ранен, у него много ран. Кровью глотка зияет, а щетина седа, Вкруг него кабанята, голод – малых страда. Вот я вижу, навстречу конь выходит морской, В страхе берег трепещет, волны плещут «На бой»! Бел и он, белоснежен, а челом сребролит, Молнегромные ноздри, вал под белым кипит. Встали кони морские, – пруд с травой, рой густой. – Конь морской! Крепче, крепче! Бей его! Смело в бой! Кровь. Нога поскользнулась. Бей сильнее, сильней! Прямо в голову! Крепче! Кровь ручьем! Бей же! Бей! До колен кровь доходит! Дли, в багряном, игру! Бей сильней! Бей сильнее! Отдохнешь поутру! Конь морской, бей сильнее! Бей сильней! Бей сильней! Прямо в голову! Крепче! Бей еще! Бей! О! Бей! Я тихонько в могиле спал и спал, мгла росла, Вдруг в безмолвии ночи я услышал Орла. Всех орлят созывал он, всех, кто быстр в небесах, Говорил: Поднимайтесь на своих двух крылах! Не для мяса гнилого псов, овец, стройтесь в ряд, Христианского тела наши клювы хотят. – Ворон моря, поведай, у тебя что в когтях? – Голова полководца, в красных вроюсь глазах. У него вырывал я глаза потому, Что твои он исторгнул, погрузив тебя в тьму. – Ты, лисица, ответствуй, что там держишь, скажи? – Я держу его сердце, – как мое, сердце лжи. Потому это сердце я держу, что оно Смерть твою поманило, и ты умер давно. – Ты мне, жаба, промолви, ты во рту у него Почему притаилась? – Поджидаю его. Как душа его будет проходить, тут в меня И войдет, и замкнется до последнего дня. То – возмездье за злое, что над Бардом свершил, Он меж Рок’х и Порзгвеном не живет, там, где жил.

Пьяность солнца и пляска меча

1
Белое есть вино,   Так пьяно! Белое есть вино. Огонь! Сталь! Огонь! Огонь! Дуб и Сталь! О, Дуб! Земля! Вода! Вода! Земля и Дуб! Красная кровь с вином   Бьет ключом, Красная кровь с вином, Новое пить вино   Суждено, Новое пить вино. Лучше вино, чем мед,   Жарче бьет, Лучше вино, чем мед. Галльский тот сок – живит,   Яблок спит, Галльский тот сок – живит. Огонь! Сталь! Огонь! Огонь! Дуб и Сталь! О, Дуб! Земля! Вода! Вода! Земля и Дуб! Галлы, лоза для вас,   В быстрый час, Галлы, лоза для вас. Ты же, Бретонец, пей,   Пьяность лей, Ты же Бретонец, пей. Белое свет-вино   Нам дано, Белое свет-вино. Огонь! Сталь! Огонь! Огонь! Дуб и Сталь! О, Дуб! Земля! Вода! Вода! Земля и Дуб! Кровь и вино слились,   Вот, зажглись, Кровь и вино слились. Белое с красным жжет,   Пламя вот, Белое с красным жжет. Галльская кровь течет,   Спутан счет, Галльская кровь течет. Выпил я кровь с вином,   Пьян огнем, Выпил я кровь с вином. Кровь и вино пьянят,   Блещет взгляд, Кровь и вино пьянят. Огонь! Сталь! Огонь! Огонь! Дуб и Сталь! О, Дуб! Земля! Вода! Вода! Земля и Дуб!
2
Пляска, вино и кровь   Солнцу вновь. Пляска, вино и кровь. Огонь! Сталь! Огонь! Огонь! Дуб и Сталь! О, Дуб! Земля! Вода! Вода! Земля и Дуб! Пляска, и песнь, и бой,   Круговой, Пляска, и песнь, и бой. Пляска меча, кругом,   Жизнь с мечом, Пляска меча, кругом. Меч, голубой, как твердь,   Любит смерть, Меч, голубой, как твердь. Синяя песнь меча   Горяча, Синяя песнь меча. Огонь! Сталь! Огонь! Огонь! Дуб и Сталь! О, Дуб! Земля! Вода! Вода! Земля и Дуб! Бой, где владыка – меч,   В вихре сеч, Бой, где владыка – меч. Меч властелин людей,   В битвах дней, Меч властелин людей. Радуга пусть горит,   Меч с ней слит, Радуга пусть горит. Огонь! Сталь! Огонь! Огонь! Дуб и Сталь! О, Дуб! Земля! Вода! Вода! Земля и Дуб!

Изъяснительные замечания

Египет

«Предстание пред Ликом Дня», более известное Европейцам как «Книга Мертвых», представляет из себя один из древнейших памятников благоговейной Человеческой Мысли. Молитвенные песнопения, заклинанья и религиозные помыслы, составляющие эту цельную слитность Египетских текстов, были записаны, загадочными письменами, на стенах гробниц и саркофагов, на траурных колоннах, папирусах и амулетах. Египетский народ был одним из самых религиозных народов, когда-либо существовавших на Земле, и цель этих молитвенных в заклинательных надписей – удостоверить благое состояние отшедших за пределами посюсторонней жизни. Тексты эти, главным образом, были найдены в Фивах. Эти благоговейные мысли возникали и светились в Египетских умах в течение многих тысячелетий, – и пяти, и семи, и свыше, – и были одинаково живыми – как перед умственными взорами Фараона, так и пред умственными взорами обыкновенного пахаря или рабочего. Это – мыслительный клад, сиянья которого распространялись одинаково на всех.