Том 4. Стихотворения
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

Зарубежным братьям

Россия в Русском сердце – всюду,   Будь мыв раю или в аду.   Прими изгнанье – как беду, Но воле верь своей и чуду. Наш путь – к родному изумруду,   В свой час я в сад родной войду. Пусть боль грозит мне отовсюду, Пусть в грозной пропасти я буду, –   И в ней мне Бог дарит звезду.

С Новым Годом

От сентября до сентября Мой старый год и год мой новый. От своевольнаго царя Иной ваш счет. А я не зря От сентября до сентября Свиваю нить моей основы,   В листе мне золотом конец,   В опавших листьях мне начало.   В багряной осени – венец.   Я отдыхаю, мудрый жнец.   И чу, синица, мой певец,   Хрустальным звоном зазвучала. Бродяга-ветер у ворот, Но крепко заперты амбары. Зерно к зерну – вернейший счет Того, что было, что придет. В знак году новому – не лед, Зерно дает мне год мой старый.   Святыня ржи, овес, ячмень   И россыпь желтая пшеницы –   Мой годовой свершенный день,   Мой старый год – немая сень   Над замиреньем деревень   И улетающия птицы. По льду люблю я быстрый бег, Порошу первую и сани. Но старый год мой, полный нег, Пред тем как выбелить свой снег И долгий мне сковать ночлег, Являет весь размах сверканий.   Последним годовым огнем   Леса он превращает в терем.   Заморским сыплет янтарем   И в землю брошенным зерном,   Его мы озимью зовем   И ей мы в перезимье верим. В знак году новому горя, Он яблок дал мне в кладовую. В них благовонная заря. Ранет. Антоновка. Не зря, Я славлю злато сентября, В багряности благовествую.   Рубин анисовки красив.   Кусни. Тут прямо – губы в губы.   Арабка. Восковой налив.   Фонарик, диво между див.   От яблок я душист и жив.   Я не Адам. Мой рай – сугубый. Огонь и в поле, и в избе, – Поет о сентябре былина. Но есть ущерб в его судьбе, И кем-то молвлено в журьбе: – Одна есть ягода в тебе, И та – лишь горькая рябина.   Кто это молвил, очень прав,   Но речь его скользнула с краю.   Находчив деревенский нрав.   И, для продления забав,   С огнистым горькое смешав,   Рябиновку я наливаю, Итак, вы видите, не зря Здесь ходит стих мой скороходом. Но что ж? Не рознь календаря, А дух един – для нас заря. Тесней. И, жизнь боготворя, Воскликнем дружно: С Новым Годом!

Первый дождь

Первый весенний дождь, Звон-перезвон по листам, Воздух березовых рощ,   Строится новый храм. Если мне майский жук Гудную песню споет, Сладость в том тайных наук,   Песни созвучной взлет. Если, как мельник мукой. – Вдруг я увижу, – пчела Вся увалялась пыльцой,   В сердце растает мгла. Если под крышей моей, В домике тесном, в ночи, Ласточка нянчит детей,   Грусти скажу: «Молчи». И махаон на укроп Сядет, крылами дрожа, Вмиг я постигну, что гроб   Это не смерть, – межа. В куколке ты подожди, Милый, покинувший нас, – Если ты умер, иди   В радостный, в вечный час. Если не умер, молю, Время разлуки продли, – Верь моему кораблю,   Буду не век вдали. Птицы от Юга летят Снова на Север родной, Солнцем наполнен мой взгляд,   Будь для меня Луной.

Солнечныя Зарубки

В день Сретенья зимы с весною   Под снегом вздрогнула земля, И, волю струнному дав строю, Бродил я срывною горою,   Весну грядущую хваля. «Люблю! Как птица я с тобою!»   Я пел второго февраля. А в день за песнею девятый   День Власья праздновали мы. И дух мой, звуками богатый, Смеялся, вольный и крылатый,   При виде странной кутерьмы: – Слуга зимы – мороз рогатый,   Но сшиб наш Власий рог с зимы. А там пойдет на Евдокию,   А там и жаворонки к нам. Я говорю: Не верьте Змию. Верь в Солнечную Литургию,   Весна лучом резнет по льдам, И вешнюю вернет Россию   Неизменяющим сынам. В день Благовещенья нам зори   Протянут свечи с высоты. И на коне, как снег, Егорий, В лугах, в лесах, на склонах взгорий,   Засветит новые цветы. Россия, расцветешь ли вскоре?   Хочу, чтоб вся запела ты.

Ау

От постели к окну, Чтобы слушать весну. Как она за окном Говорит соловьем. «Кто со мной? Кто со мной?» Среброкованный звук. Со стозвучной весной Знаешь смысл потайной Всех тончайших наук. «Кто со мной? Кто со мной?» Ходы светов волной, Ходы рыб в глубине, Клады счастья на дне. Звезд певучий узор. И на всех, кто в бреду, От лазури – убор, От созведий – печать. Вот сейчас я пойду На «Ау!» отвечать. Где мне встать в череду? Где я радость найду? Но кричит коростель: – «Уходи-ка в постель! Разве долю мою И свою ты сравнишь? Я тревожу всю тишь. Я бегу и пою. Ты лежишь и грустишь!»

Заклятый дом

Стропила, кровля, гребень, скат, Чердак, весь дом, в подпольи клад. Из труб к высотам голубым, И днем, и ночью, всходит дым.   В покоях зыбкая игра   И золота и серебра.   Во всем строении размах.   Но в лик его заложен страх. Немыя окна высоки, На них резные петушки. На кровле, утомляя слух, Железный вертится петух.   Чуть ветер к кровле припадет,   Как будто лед разрежет лед.   Чуть ветер сделает загиб,   От петуха железный скрип. Ворота вечно заперты. В саду колючие кусты. Вкруг сада – кольчатый забор, Узлистых змей сплошной узор.   В аллеях – только медный бук,   И каждый сук – как выгиб рук.   Сквозь темень листьев – крови след.   Дерев зеленых в саде нет. В конюшнях кони. Тихо там. Лишь слышно ржанье по ночам. Всю ночь там в конском скоке двор, И топот, бег во весь опор.   Но, чуть придет рассветный час,   Малейший звук затих, погас.   За целый день лишь черный дым   Живет, всходя столбом густым. За целый день, как молвь старух, Железный скрип, скребет петух. А ночью вновь, из края в край, И конский храп, и песий лай.   Кто строил этот странный дом?   И кто живет, безумный, в нем?   В ночи по лестницам шаги,   К врагам спускаются враги. Врага выслеживает враг, Лукав цепляющийся шаг. Крадутся, ждут, идут, следят, И в остром взгляде тонет взгляд.   Придет ли в жуткий дом восход,   Законный Солнца оборот?   Придет ли в царство странных бед   Неукоснительный рассвет? Средь обезумленных палат Заговорит ли тайный клад? Ворота вскроют ли простор? Змеиный рухнет ли забор?   Как вдоль дорог, при свете дня   Прозрачен стук копыт коня.   Как правда жизни хороша,   Когда к душе идет душа. И в медном буке, нет, не кровь, А пурпур может вспыхнуть вновь. И дуб, вещая, в свой черед, Зеленым шумом запоет.

Степной орел

Степной орел присел на холмик, над ходом в землю – путь сурка. Угрюм и зол. Все слишком близко. Он любит видеть свысока. Смотреть привык он из далекой, спокойно-синей высоты. А тут лишь пыль да трав зачахших горбом глядящие кусты. Скрутившись, перекати-поле взметнется тут, подпрыгнет там. Как будто узел змей иссохших за ветром мчится по пятам. Была весна и было лето. Шумел прилет несчетных птиц. Довольно он напился крови. Проворно падал сверху ниц. Кому даны такия крылья, и зоркий взор, и острый клюв, Тот в пасть вонзает когти с маху, с высот на нижнее взглянув. Была весна и было лето. Цвела вся степь и вся земля. Но Солнце выжгло все просторы, спалило море ковыля. Недвижно-мрачен беркут серый. Не царский кус – степной байбак. Мелькнет свистун и тотчас в нору, завидя орлий грозный зрак. Не царский кус – пустая пташка, что вынырнет с своим «Чивит», И в никуда из ниоткуда летучей мышью улетит. Но вот, на миг коснувшись пыли, он вспомнил вдруг свой нрав орла. Раздвинул беркут тень излучин, раскрыл два мощныя крыла. Гортанный клекот. Свист полета. И орлий дух горит светлей, Наметив летом треугольник плывущих в небе журавлей.

Здесь и там

Здесь гулкий Париж и повторны погудки, Хотя и на новый, но ведомый лад.   А там на черте бочагов незабудки   И в чаде давнишний алкаемый клад. Здесь вихри и рокоты слова и славы, Но душами правит летучая мышь.   Там в пряном цветеньи болотныя травы,   Безбрежное поле, бездонная тишь. Здесь в близком и в точном расчисленный разум, Чуть глянут провалы, он шепчет: Засыпь.   Там стебли дурмана с их ядом и сглазом,   И стонет в болотах зловещая выпь. Здесь вежливо холодны к Бесу и к Богу, И путь по земным направляют звездам.   Молю Тебя, Вышний, построй мне дорогу,   Чтоб быть мне хоть мертвым в желаемом там.