Он рассказывает о так называемом синдроме Стендаля, когда в присутствии великих произведений искусства люди испытывают сильное беспокойство, падают в обморок или впадают в легкий психоз.

Синдром Стендаля. Именно это сочетание попадется хроническому ипохондрику, начни он искать определения понятиям «искусство» и «психоз». Ведь хронические ипохондрики вечно ищут и находят симптомы, в надежде откопать у себя какую-нибудь неизлечимую болезнь – чем хуже, тем лучше. Потому что так им спокойнее. «Синдром Стендаля» звучит так же отстойно, как и действует. Я поначалу думала, что это просто название фильма. Фильма-ужастика режиссера Дарио Ардженто, который я когда-то посмотрела и запомнила на всю жизнь. В фильме «Синдром Стендаля» повествуется о молодой девушке-полицейском (ее роль исполнила дочь режиссера Азия), которая расследует серию зверских убийств. Она гонится за преступником и оказывается в картинной галерее, где застывает на месте, зачарованная величием живописных полотен, смотрящих на нее со стен. «Рождение Венеры» Боттичелли, «Медуза» Караваджо. Первая – работа божественной красоты, вторая – воплощение ужаса. Ноги героини-полицейского приросли к полу. Вскоре картина, постепенно увеличиваясь в размерах, заслоняет собой все, и девушка не видит больше ничего. Вскоре ей кажется, что она не смотрит на картину извне, а, наоборот, выглядывает из нее наружу. Как Алиса в Зазеркалье.

Интересно, содержит ли этот фильм ключ к тому, что происходит со мной? Нет, я понимаю, как это глупо – искать ответы в фильмах ужасов. Или просто в кино, если уж на то пошло. Как будто искусство способно на что-то другое, кроме появления новых вопросов.

У меня же так много вопросов, и я не знаю, куда бежать. Зато знаю, у кого можно спросить. Я отлавливаю Анну после лекции, и мы отправляемся в кафетерий. Здесь практически пусто, потому что обеденный перерыв уже закончился. Мы садимся за самый дальний столик. Я хочу все рассказать, но понимаю, что это покажется бредом сумасшедшего. Вместо этого я рассказываю про мои сны.

– О Маркусе, – говорит Анна.

Это не вопрос, это утверждение. Откуда она знает?

– Верно, – отвечаю я. – О Маркусе.

Анна хлопает в ладоши и смеется – радостно, как ребенок в Рождество.

– А теперь выкладывай самые сочные подробности, – заявляет она. – Только, чур, без утайки. Договорились?

– Тебе когда-нибудь хотелось мужчину так сильно, что тебе казалось, будто ты сходишь с ума? Что теряешь связь с реальностью, в которую можешь больше никогда не вернуться?

– Во сне? – уточняет Анна.

– Да, – отвечаю я. – Да где угодно.

– В реальности, – произносит она.

Я киваю.

Она молча сдвигает вверх большой серебряный браслет на левой руке, с которого свисают причудливые подвески. На запястье под браслетом кольцо свежих кровоподтеков, как будто кто-то с силой впечатал в кожу выпуклости браслета.

– Разве не красиво? – спрашивает она, легонько проводя пальцем по вмятинам.

Она словно в трансе. Что смотрится, скажу я вам, довольно нелепо. И неприятно. У нее такие красивые, изящные запястья. Но они как будто опухли и слегка деформированы.

– Что случилось? – спрашиваю я, с великим трудом стараясь не показать своего ужаса.

– Меня связывали, – отвечает Анна, невинно хлопая ресницами, как будто речь идет о совершеннейшей мелочи. Как будто думает, что мне это известно.

– Кто?

И Анна мне все рассказывает. Делится секретами. Рассказывает о вещах, о которых я даже не подозревала. Рассказывает про сайт в Интернете, для которого работает фотомоделью.

– Мне платят хорошие деньги, – говорит она. – Из этих денег я оплачиваю обучение и хватает на ежедневные расходы.

Платят же ей хорошие деньги потому, что, по ее словам, сайт обслуживает запросы некой категории пользователей.

– Это кого же?

– Тех, кто знает, что им нужно. Тех, что хотят видеть особый тип девушек в особых ситуациях. Красивых, доступных, молодых девушек – связанных, закованных в цепи и усмиренных.

Я пытаюсь представить себе, что это за люди, чем они занимаются и почему им нравится рассматривать подобные картинки. Смотрю на запястья Анны и представляю себе, что еще она может получить, кроме жестоких синяков. Интересно, она сама себе их наносит, как те стукнутые пыльным мешком дуры, которых я знала в школе? Одинокие девушки из хороших семей, а в голове полно тараканов. Помнится, они жутко комплексовали из-за фигуры или чего-то еще, что наносили себе еще больший вред, уродовали себя еще больше, безвозвратно, снаружи и внутри. И еще мне хочется знать: что делают эти несчастные дурочки, когда они перерастают подростковые комплексы и переходят к комплексам взрослым?

Не могу представить себе ни единой причины делать с собой такое, даже за все деньги мира.

– Дело даже не в деньгах, – говорит Анна, как будто прочитав мои мысли.

И я почти ей верю.

Я снова смотрю на ее запястье и замечаю два желтых синяка на предплечье. На подруге блузка без рукавов, так что синяки невозможно скрыть, даже если бы она захотела. Впрочем, сомневаюсь, что ей это нужно.

– Эти следы оставили там же? – интересуюсь я.

– Эти? – переспрашивает она, любовно поглаживая синяки указательным пальцем. – Нет. – Анна улыбается, как будто вспоминает что-то приятное. – Это синяки секса. Слышала о таких?

Не слышала, но могу предположить, что это такое. Анна рассказывает мне, что у нее есть бойфренд. Вообще-то, признается она, у нее много парней, помимо Маркуса, и каждый дает ей нечто другое, свое, особое. Иными словами, все они по-разному ее удовлетворяют. Но вот этот самый парень обращается с ней грубо и жестко. Он нарочно оставляет на ее теле отметины, чтобы остальные знали, где он побывал. Она же не имеет ничего против.

– Мне даже приятно, – снова признается она. – Пока я их вижу и чувствую, я помню о том, откуда они у меня. Я помню, как он впивался в меня пальцами. Как он трахал меня. Мне нравится наблюдать, как синяки постепенно исчезают. Из красных становятся черными, затем зеленоватыми и золотистыми. Потом исчезают полностью. Как раз когда наступает время снова с ним перепихнуться.