Из всех парней, как ей кажется, Анне больше всех нравится этот, жестокий, потому что он единственный, кто думает так же, как и она. Он, так же, как и она, считает, что «секс и насилие – две стороны одной монеты», причем не только считает, но и претворяет этот принцип в жизнь.

– Помнишь, как в школе говорят, что собираются рассказать кое-что из жизни птичек и пчелок? – спрашивает Анна. – Хотя потом говорят не всё, во всяком случае, не всю правду. Только то, что, по их мнению, положено знать. О птичках. Все эти сказочные истории о ритуалах ухаживания, спаривания и выведения потомства. Но зато про пчелок – молчок.

– Это точно, – соглашаюсь я. – Про пчел рассказывают лишь то, как те порхают от цветка к цветку и переносят пыльцу.

Анна качает головой и смешно закатывает глаза.

– Тогда пусть говорят, что это будут птички и цветочки, – произносит она. – А не птички и пчелки. Знаешь, как трахаются пчелы?

– Пожалуй, нет, – вынуждена сознаться я.

Скажу больше, никогда не задумывалась на эту тему.

– Жестко, – сообщает она. – Очень жестко.

Когда трахаются пчелы, рассказывает мне Анна, это похоже на грубый секс, но по полной программе огребает пчела-мальчик. Да-да, он, а не пчела-девочка.

– Когда пчела мужского пола сует пенис в царицу, то он выворачивается наизнанку, – добавляет Анна. – А когда кончает, то это напоминает фейерверк. Пчелиный оргазм сопровождается таким мощным взрывом, что пенис отрывается и взлетает в воздух. Через несколько часов пчела-самец умирает от этой смертельной травмы. Если какой-нибудь парень когда-нибудь ударит меня слишком сильно, или достанет до печенок, или просто мне не нравится, я всегда рассказываю о птичках и пчелках, – смеется Анна. – Никто из них не слышал о пчелах. А потом оказывается, что лучше бы они о них не знали.

Анна хихикает.

– Один разок – и всему пипец, – изумляется она. – Если бы с парнями было точно так же, ты только подумай, каким был бы мир? Если бы в школе нам рассказывали про пчел, а не про птичек и цветочки с пестиками и тычинками, какой бы секс у нас был после этого, а?

Когда я слушаю разговоры Анны про секс, у меня возникает ощущение, будто я снова стала девственницей. Нет, даже не так. Своими разговорами она заставляет меня вспомнить первый день в начальной школе, куда я пришла после детского сада. Тогда я страшно гордилась, что стала взрослой, – так чувствует себя любой ребенок, когда в его жизни происходит что-то важное, будь то переход в новую школу и долгожданный велосипед. Хотя, по сути дела, ничего не знала. Вообще ничего. Теперь я чувствую себя точно так же. Как будто все это время я играла в доктора и медсестру и только сейчас уяснила, что такое секс на самом деле. Я пытаюсь переварить полученную информацию, однако Анна еще недорассказала.

Она говорит, что помнит, почему начала просвещать меня о жизни пчел. Что когда пчела-мальчик умирает, его вырванный пенис наполовину застревает в вагине царицы и торчит оттуда, словно пробка из недопитой бутылки с вином. Он как особый знак, дающий понять другим парням, что настала их очередь оплодотворить ее.

– Такие вот дела, – заключает Анна и снова и снова нежно потирает синяки на руке.

Для нее они что-то вроде временной татуировки. Она носит их с гордостью, потому что хочет, чтобы все знали, чем она занимается. Так некоторые носят на лацкане пиджака значки с названием любимой группы – чтобы единомышленники опознали их и как-то отозвались.

– А если люди не поймут? – спрашиваю я.

– Ну, тогда они просто подумают, что я неуклюжая и сама набиваю себе синяки, – пожимает плечами Анна.

Я смотрю на Анну, на ее синяки и вижу ее в совершенно новом свете. Кстати, подруга не ответила ни на один мой вопрос, зато оставила целую кучу новых.

Я думаю о том, что Анна рассказала мне о Маркусе, о себе, о птицах и пчелах. О синяках после секса. Я хочу знать, что это такое, чувствовать след Джека на моем теле. Не только его сперму. Его отметины. Может, именно этого нам и недостает в отношениях? Грубого, жесткого секса.

Джек трахает меня на кровати. Он сидит на корточках, а мои ноги упираются ему в грудь. Мои ступни закинуты на его левое плечо. Он держит меня за лодыжки и движется так, будто играет на виолончели. Член снует туда-сюда, как смычок. Яички шлепают по моим ягодицам, рука лежит у меня между ног, а большой палец поигрывает моим клитором. Он исполняет все мыслимые гаммы, достигая верхней октавы моей страсти, и я пою для него. Я пою для него и решаю, что нужно взять ноту повыше.

– Ударь меня, Джек! – прошу я. – Хочу, чтобы ты меня ударил. Ударь меня так, чтобы я закричала от боли.

Я говорю не задумываяь, и поскольку мне сейчас хорошо, то эта идея мне нравится. Однако получить желаемое мне не удается.

Джек резко останавливается на полпути.

– Что? – удивляется он.

– Я хочу, чтобы ты ударил меня, сделал мне больно.

Он выскальзывает из меня и садится на край постели. Взгляд Джека полон недоумения. Темно, мне не видно выражение его лица, но я знаю, что оно не слишком приятное.

– В чем дело? – спрашиваю я.

Долгая пауза в ответ.

– Зачем ты это сказала? – недоумевает Джек. – Зачем тебе просить меня о таких вещах?