Юлия Карагодина, которой Горбачев, уехав учиться в Московский университет, писал: Dum, Spiro, Spero — „Пока дышу — надеюсь”, тем самым выражая надежду на то, что она все же станет его женой, спустя много лет обратилась к нему с просьбой помочь ей получить жилье поближе к месту работы. В ответ на ее письмо он написал, что такими делами не занимается. Возможно, что он действительно не склонен к фаворитизму, когда это касается житейских мелочей. Но выдвижение им своих друзей Мураховского, Разумовского и многих других свидетельствует о том, что когда речь идет о борьбе за власть и ее сохранении, на такие мелочи, как фаворитизм, внимания он не обращает. В этом случае это называется большой политикой.

Парадоксально, но по мере того, как происходило укрепление личной власти Горбачева, все более ухудшалось положение дел в стране. Однако, по мнению его сторонников, именно полнота власти, они не любят употреблять термин „авторитарность”, позволит Горбачеву сломать препятствующую осуществлению реформ систему и провести сами реформы в жизнь. Иными словами, он опровергнет максиму лорда Актона и, доказав, что авторитарная власть не развращает, обратит ее на благо. А вдруг и вправду в Кремле разуверились в утопии коммунизма и действительно ищут какие-то не слишком позорные пути, чтобы от нее отречься? Позволят ли Горбачеву отречься, если он того захочет, хотя до сих пор ничто не указывало на то, что у него есть желание остановить движущийся в никуда социалистический поезд и „выйти из коммунизма”?

Эти вопросы по-прежнему мучили прочитавших об очередной схватке в Кремле и выстраивавшихся в очереди за выброшенными к октябрьским торжествам продуктам тех советских граждан, которые к тому времени еще не окончательно разуверились в перестройке и несмотря на невыполненные обещания продолжали верить в Горбачева.

АТМОСФЕРА НАКАЛЯЕТСЯ

— Восемнадцать миллионов бюрократов в стране, — говорит В. Коротич, с которым мы беседуем в его огоньковском кабинете. — А плюс еще их семьи. Это, как минимум, шестьдесят миллионов людей, которые так или иначе противятся проведению реформ, которые могут лишить их жизни, обеспечивающей им хороший кусок хлеба, и не только с маслом.

О противниках реформ говорил и главный редактор „Аргументов и фактов” В. Старков, а если судить по получаемой еженедельником почте, большое число советских граждан к тому же все еще поддерживает сталинизм, тоскуя по сталинским „временам порядка и дисциплины”. Говорилось это в ноябре 1989 г., а незадолго до этого в августе, в то время как Горбачев отдыхал на своей даче в Крыму, его против ники опять били тревогу по поводу того, что страна выходит из-под контроля. Основания для такого вывода у них были.

Прошедшие недавно забастовки в Кузбассе, Донбассе и на Воркуте свидетельствовали о том, что вошедшему в поговорку привычному российскому терпению приходит конец. Ведь на сей раз недовольство выражали не жители национальных республик, а главным образом, русские и украинцы. Это был тревожный сигнал. Телевидение обнажило ужасающие условия, в которых жили горняки, впервые за все годы советской власти показав не потемкинские деревни с улыбающимися увешанными орденами шахтерами, а перенаселенные, полуразрушенные бараки, лишенные элементарных удобств. Если, как предполагали некоторые западные наблюдатели, забастовки были спровоцированы с целью обострения внутрипартийной борьбы, привели они явно не к тем результатам, на которые рассчитывали спровоцировавшие их.

„В заполярной Воркуте, где гибли от холода и голода десятки тысяч заключенных, проклиная Сталина и систему, им порожденную, родилось рабочее движение, целью которого является разрушение этой командно-административной системы. Это значит, что гибель их в сталинских лагерях не прошла зря”, — писал в своем обращении к трудя-ШШСЯ Советского Союза городской стачечный комитет Воркуты.

Бастующие выдвинули не только экономические, но и политические требования. Они настаивали на лучшем обеспечении продовольствием и товарами широкого потребления, улучшении жилищных условий. Но также и на полной автономии их предприятий, создании независимого профсоюза, переизбрании местных Советов в кратчайшие сроки. Воркутинцы в частности потребовали: действительно передать власть Советам, землю — крестьянам, фабрики — рабочим; отменить выборы в Верховный Совет СССР от общественных организаций; отменить статью в конституции о руководящей и направляющей роли партии; отменить антидемократические законы о митингах, демонстрациях, полномочиях войск; полностью прекратить финансовую и экономическую помощь братским тоталитарным режимам. Высвобожденные средства направить на нужды народного хозяйства.

Эти забастовки можно было сравнить с вершиной айсберга в море общенародного недовольства. Для многих на Западе это явилось полной неожиданностью. „Если бы в Советском Союзе были проведены свободные выборы, ...коммунисты получили бы подавляющее большинство... За 68 лет люди действительно превратились в сторонников режима”, — убеждал американцев всего за два года до этих событий корреспондент телекомпании Си-эн-эн С. Лури.

Говорят, во время французской революции якобинцы бросили клич: „У нас нет врагов среди левых”. После опуса американского журналиста, одного из множества написанных в защиту советского режима, те, кому пришлось жить и умирать при коммунизме, могли бы сказать: наши враги только слева.

Что мог узник на Колыме, погибающие от голода, загоняемые в колхозы крестьяне противопоставить таким строчкам: „...единственно настоящий мировой прогресс неотделимо связан с судьбами СССР... Сталин и его великие сподвижники-большевики... создают лучшее, более прекрасное, более светлое будущее для всего человечества”. Подпись: „Ромен Роллан”. Автор „Жана Кристофа”, хотевший своим романом, по его признанию, „разбудить огонь души, который покоился под пеплом”, оказался погребенным под пеплом сгоревшей в ГУЛаге теории и у него не хватило душевного огня, чтобы понять страдания не выдуманных, а живых людей, которые, как он считал, „полны энтузиазма и преодолевают трудности”. Что должны были бы сказать маститому мэтру воркутинские шахтеры, уже не одно десятилетие преодолевающие трудности и все их не преодолевшие? Тем, кому демократия дала возможность свободно писать правду, но кто все эти десятилетия извергал оправдывающую коммунистов ложь, кто скрывал перед миром их истинную сущность, так или иначе способствовали укреплению антинародного режима. Провозглашая свою приверженность демократии, они не поняли, что так же как она необходима им, она нужна и шахтерам Воркуты, что демократия неделима, что если ее нет на Воркуте, она рано или поздно исчезнет и в Гарварде, и Кембридже, и Сорбонне. История все расставит на свои места, и борцами за демократию она назовет тех, кто отдавал жизнь за нее , борясь с коммунистическим тоталитаризмом, сопротивляясь ему, не поддаваясь ему, а не тех, кто, живя в условиях демократии, воспевал тоталитаризм, обладая предоставленной демократией свободой, помогал тем, кто стремился уничтожить свободу, кто вместо того, чтобы сказатьправду о коммунизме, лгал.Они не менее палачей ответственны за кровь жертв. Она и на них. Биограф знаменитого экономиста Кейнса, преподававшего в Кембридже, пишет, что тот был потрясен „склонностью к коммунизму студентов, особенно талантливых”. Свой талант они поставили на службу тирании, став ее слугами, защитниками ГУЛага, тех самых лагерей, о которых писали воркутин-ские шахтеры.