Большинство советских граждан по-прежнему не видит связи между катастрофическим положением страны и тем, что страной правит партия. Недовольством охвачены широкие круги населения, но вовлечение их в активную политическую жизнь происходит медленно. Люди еще не доверяют друг другу, не уверены в том, что они не окажутся в одиночестве, не верят в свои силы. Недовольство не отлилось в организационные формы и не оформилось в сплоченную, способную координировать свои действия оппозицию. Она по-прежнему остается раздробленной. Семена демократии с трудом проникают в замерзшую за десятилетия почву народного сознания. Да и не встречаются они с сочувствием. Если согласиться с тем, что, по определению Эйнштейна, образование — это то, что остается в памяти после школы, то советским гражданам предстоит еще долгий путь, пока из их памяти выветрится все, чему их учили в школе коммунизма.

С одной стороны всем хотелось бы улучшения жизни. Но, с другой — веры в то, что для этого необходимы свобода и демократия, нет. Привычнее диктатура. Вот если бы она давала еще и изобилие, тогда б и жалоб никаких не было.

В докладе императору при опубликовании манифеста 17 октября 1905 года граф Витте писал: „Россия переросла форму существующего строя и стремится к строю правовому на основе гражданских свобод”. Справедливы ли были эти слова через 84 года? С уверенностью ответить на этот вопрос невозможно.

Демократия в том виде, в котором мы ее знаем сегодня — результат долгого исторического процесса. Ее можно сравнить с университетом, в который приходят после многолетнего обучения в школе. При всех своих несовершенствах „либеральная демократия, оснащенная творческой техникой, представляет собой наивысшую из всех известных форм общественной жизни”. Возможно ли насадить демократию в Советском Союзе сверху, приказным порядком, забрасывая семена демократии в почву, если надо, то и железной рукой? На этот вопрос истории еще предстоит ответить.

— Мы не на стадионе, а в Верховном Совете, — пытается воспитать разбушевавшихся депутатов нынешний генсек.

Один правитель резал бороды, другой пытается воспитывать. Но тех, кто помнит прошлые исторические уроки, одолевает сомнение, насколько у нынешнего хватит терпения заниматься воспитанием и не обратится ли он в конце концов к резанию бород?

Надо учесть и такое важное обстоятельство, как большую разницу в развитии отдельных частей империи. Не только в экономическом отно шении, но и в политическом. Одни, такие, как прибалтийские республики, мечтают о возвращении к демократии, о которой еще свежи воспоминания ; другие, такие, как Россия, помня о кратком флирте с демократией в 1917 году и чем все это закончилось, с опасением думают о возвращении к оказавшейся ненадежной и не сумевшей противостоять диктатуре и обеспечить порядок политической форме; и, наконец, третьи — никогда не имели никакого опыта жизни в условиях демократии. Эта концепция им чужда и не имеет корней в их истории и культуре. Они живут совсем в другом временном измерении. Поэтому ошибочно ожидать, что возможен одновременный переход к демократическим порядкам на всей территории империи.

Другой вопрос, сумеют ли пустить корни, удержаться насаженные сверху, а не проросшие снизу, не выношенные народным сознанием демократические ростки или же произойдет всего лишь навсего некая трансформация и нынешний режим, находящийся на стадии, которую следует назвать зрелым тоталитаризмом, примет иную, осовремененную форму, оснастившись по примеру либеральной демократии, компьютерами, но не изменит своей сущности, как не изменил ее оснастившийся автоматической телефонной сетью сталинский социализм. Не исключено, что в будущем ленинскую формулу „коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны” заменит новая формула: коммунизм, т. е. тоталитаризм, — это советская власть плюс компьютеры, гласность и прочие атрибуты современности.

Появляется нечто похожее на парламент, который уже нельзя как прежде назвать только исправно голосующей машиной.

Теперь он напоминает английский парламент двухсотлетней давности, и это дает более или менее точное представление о степени политической отсталости советского общества. Хотя 85 процентов депутатов коммунисты, но при голосовании в зависимости от того, насколько обсуждаемые вопросы представляют интерес для того или иного региона, как и в старом английском парламенте, образуются блоки, руководимые современными лордами, — местными партийными боссами.

История произвела удивительную перестановку. На левом фланге, где во времена Государственной Думы места занимали большевики, ныне находится Межрегиональная группа, а справа — нынешние консерваторы, наследники большевиков. Это их представитель теперь адресует межрегиональникам высказывание Столыпина: „Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия”. И консервативное большинство то ли по невежеству, то ли по какой-либо другой причине, как ни в чем не бывало восторженно аплодирует словам, когда-то направленным против большевиков. Как говорится, „все смешалось в доме Облонских!”.

Депутаты — члены межрегиональной группы, которых на съезде более 400, а в Верховном Совете около 90, опровергают марксистскую догму о том, что наиболее эксплуатируемые окажутся в авангарде призывающих к изменениям. Большинство их представляет наиболее развитые и находящиеся в наиболее привилегированном положении центры — Москву, Ленинград и Киев. Существует колоссальный разрыв в мышлении и подходе к решению проблем между ними и представителями, скажем, среднеазиатских республик, которым их руководители даже запрещают общаться с межрегио^альниками.