Вторник, 23 марта 1943 года <…> Утром Боб предупредил меня, что я настолько непопулярен, что могу лишиться места. Мое будущее крайне неопределенно. Зерно раздора я посеял еще несколько недель назад, когда сообщил Тому Черчиллю, что офицерам разведки в бригаде делать нечего. Для штабных офицеров его типа более страшного богохульства нельзя себе представить, ведь вся их жизнь зависит от этой системы, они преисполнены своей значимости. Их основная задача – обеспечить себя работой, причем в таком объеме, чтобы иметь основания для назначения подчиненных и продвижения по службе. Наша военная система печется не о работе, которую необходимо сделать, а о людях, которых надо любой ценой обеспечить работой. В результате где-то ощущается нехватка людей, а где-то царит безделье или, что еще хуже, делается никому не нужная работа. Вчера не было времени высказать все это; надеюсь, что скажу сегодня. <…>

Лондон, четверг, 1 апреля —

вторник, 6 апреля 1943 года

Работаем в Лондоне над операцией «Таблетка от кашля». По последним сообщениям разведки, в настоящее время операция представляется менее реальной, чем раньше. Подал рапорт на назначение командиром подразделения: считаю постыдным давать людям задания, в которых сам не участвую. Был, однако, высмеян: слишком, мол, стар для парашютно-десантной операции. Окончательно вопрос еще не решен. <…>

Лондон, пятница, 16 апреля 1943 года

<…> Заметки о том, чем я занимался последние дни, свидетельствуют: моя работа по большей части никому не нужна. Вместе с тем из-за нее я лишился сна – в Шерборне меня никто не беспокоил, и спать я мог хоть весь день. Здесь же каждую минуту звонит телефон. «К вам можно сейчас зайти?» Отвечаю, да. Никто не заходит. Или же молодая женщина приносит техническое задание.

– Мне велели вам его показать.

– Вы уверены, что мне?

– О да, сэр.

– Хорошо, оставьте, я посмотрю.

– О нет, оставить не могу.

Уносит. Наверно, я лучше подготовлен, чем те, кто здесь работает, – оттого-то мне все это так непривычно. <…>

Четверг, 22 апреля 1943 года

<…> Такое впечатление, что генерал Хейдон не отвечает за свои действия. Здесь у всех на глазах шоры, а в ушах – затычки; очень многие не отдают себе отчет в том, что говорится и делается; только и знают, что пишут друг другу рапорты и отчеты, и все без толку. И Хейдон в этом отношении хуже всех: он перетрудился, устал и злится.

Операция, в которой я участвую, день ото дня, по мере поступающей, все более тревожной информации, становится менее осуществимой. Засекреченный пустозвон из МI 9 [339] приехал за первоначальным планом операции, увез его – и оставил в такси. А героический Никки Руни тем временем в поте лица тренирует свое подразделение. <…>

Суббота, 15 мая 1943 года

Десять дней подряд лил дождь, а сегодня настоящее лето. На солнце Лондон еще более жалок и убог, чем в тени. По улицам без всякой цели бродят какие-то уроды. Солдаты ходят группами: вид расхристанный, из-под расстегнутых воротничков гимнастерок торчат голые шеи, фуражек либо нет вовсе, либо надеты набекрень, руки в карманах, в углу рта торчит сигарета, слоняются под ручку с девицами в брюках, туфлях на высоком каблуке, с прическами кинозвезд. Никогда еще не попадалось мне на глаза столько невзрачных девиц. Рестораны забиты до отказа; в одном толкутся многоязыкие иностранцы; их здесь морят голодом, травят, без зазрения совести обсчитывают. Переполнены, хоть до вечера еще далеко, и театры<…>

Боб занят реорганизацией, которая требует каких-то сложнейших подсчетов – почему, не знаю. Послезавтра отплывает в Северную Африку, с собой берет всех, кроме меня, хотя я должен был последовать за ним. Переброска частей почему-то откладывается.

Победа в Северной Африке [340] застала нас врасплох, ведь наши собственные солдаты по возвращении оттуда говорили, что кампания предстоит долгая. В английских и американских газетах старательно избегают упоминания о том, кто внес больший вклад в победу.

Ужинал с Хенриксом: праздновали выход его бездарной книги [341] . Хорошая еда, плохая компания. Прихожу к выводу, что это лучше, чем плохая еда и хорошая компания. Дж. Б. Пристли тщеславен до глупости, завидует даже Ноэлу Кауарду. Безуспешно пытался вести со мной разговор «о высоком». Воспринимает себя олицетворением Простого человека, ощущает всю свою ответственность. <…>

Поляков клеймят за то, что они обвиняют русских в убийстве восьми с лишним тысяч польских офицеров. <…>

Среда, 9 июня 1943 года

По словам Питерса, Александр Корда сделал мне предложение, которое, когда/если наступит мир, снимет с повестки дня все материальные сложности. Речь идет о работе в течение всего десяти недель в году за 200 фунтов в неделю. Тогда оставшиеся десять месяцев я смог бы писать, что хочу и о чем хочу. Правда, от 200 фунтов из-за инфляции останутся сущие пустяки – это первое, что пришло мне в голову. <…>

24 июля умер отец, и в этот же день штаб бригады покинул Лондон для участия в операции «Эскимос». Печальное совпадение: одно отвлекает от другого. Зол на Боба за то, что он так легко согласился не брать меня с собой. Умер отец совершенно внезапно, чем всех привел в полное замешательство. Последние несколько дней я почти неотлучно провел в Хайгейте. Похороны состоялись 27-го в Хэмпстеде. Просидел несколько томительных часов, разбирая отцовские бумаги и уничтожая письма. Он вел обширную переписку с очень скучными людьми. Мать отрешена.

Написано в Виндзоре,

воскресенье, 29 августа 1943 года

В полном одиночестве и с регулярными возлияниями прожил в Лондоне неделю, а потом на одну ночь вернулся в Богнор, где в это время находились Десмонд Маккарти [342] , Кэтрин Асквит и лорд Расселл. Десмонд только что прочел «Работа прервана» и расхваливал книгу на все лады. В тот вечер прямо над домом с девяти до десяти зависла целая стая бомбардировщиков; рев стоял такой, что казалось, будто мы сидим в одном из них. Никакого ликования мы не испытывали. В четыре утра бомбардировщики появились вновь. Летели обратно из Милана. За завтраком Диана (Купер. – А. Л. ) пребывала в состоянии крайнего возбуждения: поступило сообщение, что итальянцы отправляют английских военнопленных в Германию. Я сказал, что того же мы ждали от французов в 1940 году, и, когда Петен не сумел переправить немецких летчиков нам, мы сочли это коварнейшим из предательств. В столь ранний час Диана была явно не готова внять моей логике. Раздражение, которое она уже давно испытывала, сменилось взрывом ярости, и я ушел опечаленный, сердитый и к примирению не склонный. <…>

Вчерашний день был для моей теперешней жизни типичным. В девять утра пошел в отдел связи, где связисты передавали сообщение по беспроволочному телеграфу. Сел в машину связи с двумя школьниками-курсантами. Проехав миль пятнадцать и проговорив всю дорогу на связистском жаргоне, остановились, я зашел в кафе и подсел за столик к какому-то старику, который полагал, будто во главе войск союзников стоит герцог Виндзорский. Потом поехали обратно и опять разговаривали языком связистов. По какой-то неизвестной причине с шоссе съехал в кювет и сломал ось бронеавтомобиль. Обедал поздно, за общим столом, пил «Легранж» урожая 1928 года. После обеда улегся спать, был разбужен Гвином Морганом Джонсом, предложившим поехать покататься. Взяли такси, приехали к нему, выпили чаю, запрягли пони в тележку гувернантки и покатили в «Готорн-Хилл», где нас должна была ждать (но не ждала) Энджи. Выпили ее порцию виски, снова запрягли пони и опять поехали к Гвину; выпили еще виски и на такси вернулись в казармы. Поужинал, выпил «Лагранж» урожая 1928 года и, прихватив бутылку портвейна, пошел в бильярдную – пить портвейн полковник запретил. И просидел в бильярдной до полуночи, вступив в спор о религии, социализме, а также о том, еврейки ли сестры Берри [343] . Нашим потомкам, которые прочтут о титанических битвах 1943 года, будет непросто понять, на что в эту тяжкую годину уходили время и средства энергичных, хорошо подготовленных офицеров.

В прошлом стрелок, а ныне парашютист Холл толчется возле моей комнаты, по нескольку раз в день ко мне заглядывает и спрашивает: «Есть новости, сэр?» Хочет узнать, едем ли мы в Северную Африку. <…>

В среду иду на интервью в ВУЗСТ ( Военное управление захваченных союзниками территорий. – А. Л. ). Мне так надоело все военное, что не могу вспомнить, о чем меня спрашивали. Не люблю армию. Хочу опять сесть за работу. Не хочу больше никаких передряг. Я много чего припас за эти годы, припрятал до поры до времени в погреба, что-то уже настоялось – самое время пить, а то вот-вот испортится. Еще в самом начале войны я писал Пэкенхему, что ее главная задача состоит в том, чтобы лишить художника иллюзии, будто он человек действия. Меня война от этой иллюзий избавила. А еще я сумел отмежеваться от остального мира. Его безрассудство больше не выводит меня из себя, я не хочу влиять на мнения или события, не хочу разоблачать прохвостов. Не хочу никому и ничему служить. Просто хочу делать свое дело художника.

Написано 23 сентября 1943 года

Пробыв несколько дней в Виндзоре, решил подать рапорт об отпуске на неопределенный срок, вплоть до особого уведомления, – и получил его. <…>

Вот как по большей части складывается мой день. Сначала иду за письмами в «Сент-Джеймс». Потом – посплетничать в книжный магазин, где работает Нэнси (Митфорд. – А. Л. ). <…> Осберт Ситуэлл, сержант Престон [344] , Сирил (Коннолли. – А. Л. ); он то появляется, то вновь куда-то пропадает. Маленькие, жалкие новые книжки и роскошные старые; гнусные викторианские безделушки владельца магазина. Потом – обед в «Уайт», обычно – с Рэном и/или Фрэдди. Рэн ведет себя вызывающе; сидит в холле и вслух рассуждает о членах клуба: «А ведь когда-то это был клуб для джентльменов. Откуда взялся этот тип?» Или: «Нет, вы поглядите, у него совсем нет шеи». Или: «Что здесь делает сей ружейных дел мастер?» Или: «Сдается мне, эти люди – мошенники». Потом – ужин, обычно с друзьями; случается, напиваюсь. <…>

Обедал с Осбертом Ситуэллом в отдельном кабинете «Экю де Франс». Нэнси Митфорд, Алиса фон Хофманшталь, сержант Престон, переводчик с китайского Уэйли со своей любовницей. Отличный обед, много хорошего красного вина. «Дочь императора Абиссинии, – рассказывал Осберт, – хотела устроиться экономкой в Итон. На вопрос о ее профессиональных навыках ответила: “Я вдова, мне девятнадцать лет, у меня шесть детей”. А вот что он рассказал про миссис Стронг, которая только что умерла в Риме: «У нее есть подписанная фотография Парфенона».

Во второй половине дня ходил на собеседование в Политическое управление боевых действий. За столом много экзаменаторов – почти все в штатском. Поймал себя, как обычно, на том, что вопросы задают не они мне, а я им, отчего произвел плохое впечатление. На обратном пути встретил на улице Криса Уоллиса и повел его и Бетджемена выпить в «Сент-Джеймс». Холлис остался на ужин (превосходный), и мы пили до полуночи, пока не закрылся бар. Про что говорили, не помню; в какой-то момент разговор, кажется, зашел о том, что ниспосланное нам милосердие обязывает нас любить человечество; и мы оба сочли, что выполнить подобное предназначение невозможно. Днем купил симпатичный томик стихов с миниатюрами – 7 шиллингов 6 пенсов.