Преподобный Коуэлл Девлин оставался в обеденной зале гостиницы «Резиденция», пока не перевалило далеко за полдень, а к тому времени почувствовал, что голова у него тяжелая, соображает он туго и чтение уже не идет ему на пользу. Решив, что неплохо бы проветриться, он допил кофе, собрал брошюры, заплатил по счету, поднял воротник, спасаясь от дождя, и зашагал вдоль береговой линии в северном направлении. Послеполуденное солнце ярко сияло над тучей, одевая пейзаж серебристым заревом, что выпивало все краски у моря и вспышками белого света рассыпалось по песку. Даже дождинки переливались и мерцали в воздухе; знобкий ветер с океана нес с собою приятный запах ржавчины. Все это отчасти разогнало вялую апатию Девлина, и очень скоро он уже разрумянился и разулыбался, покрепче прижимая широкополую шляпу к голове. Он решил нагуляться всласть и вернуться в Хокитику по верхней террасе Сивью – именно там предполагалось возвести будущую хокитикскую тюрьму и будущую резиденцию самого Девлина.

Поднявшись на гребень холма, он обернулся, слегка запыхавшись, и с удивлением обнаружил, что его догоняют. Молодой человек, одетый лишь в твиловую рубашку и штаны, мокро прилипшие к телу, стремительно шагал вверх по тропе к уступу. Он шел опустив голову, и опознать его удалось не сразу; Девлин понял, кто перед ним, только когда тот приблизился на расстояние двадцати ярдов. Да это же тот самый парень из долины Арахуры, подумал священник: туземец-маори, друг покойного Кросби Уэллса.

Коуэлл Девлин в миссионеры не готовился и приехал в Новую Зеландию отнюдь не за этим. Он изрядно изумился, обнаружив, что Новый Завет был переведен на язык маори лет за двадцать до его прибытия, и поразился еще больше, узнав, что перевод можно приобрести в магазине канцелярских товаров на Джордж-стрит в Данидине за вполне разумную цену. Листая страницы переведенного текста, Девлин гадал, насколько упростили благую весть и какой ценой. Незнакомые слова, записанные буквами усеченного алфавита, звучали для него как-то инфантильно – сплошь повторяющиеся слоги и какая-то абракадабра, совершенно неузнаваемая, точно детская невнятица. Но в следующий миг Девлин отчитал себя: а что такое его собственная Библия, как не перевод, в свою очередь? Не д'oлжно ему судить опрометчиво и свысока! Искупая невысказанные сомнения, он извлек записную книжку и тщательно скопировал несколько ключевых стихов из маорийского текста. «He aroha te Atua. E Aroha ana tatou ki a ia, no te ea ko ia kua matua aroha ki a tatou. Ko Ahau te huarahi, te pono, te ora. Hone 14: 6», – записал он и, дивясь, добавил: «Из посланий Paora» [40] . Переводчик даже имена поменял.

Молодой маори поднял глаза, заметил Девлина выше по склону, остановился; они глядели друг на друга с расстояния в несколько ярдов, не говоря ни слова.

Налетевший порыв ветра пригнул к земле траву вокруг Девлина и заутюжил ему назад волосы на висках.

– День добрый! – крикнул Девлин.

– День добрый, – отозвался маори, слегка сощурившись.

– Вижу, нас с вами непогода не пугает!

– Нет.

– Вот вид сегодня не из лучших; только и беды, – добавил Девлин, широким жестом указывая на одетую туманом панораму перед ними. – Когда облака сходят на гору, кажется, будто находишься неведомо где, – вы не согласны? Так и представляешь себе: пелена расступится, глядь, а вокруг места все незнакомые!

С террасы Сивью со столь уместным названием – Вид-на-море – открывалась замечательная панорама океана, который с этой высоты казался безликим пространством, раздольной одноцветной полосой, а небо – чуть светлее оттенком. Береговая линия с террасы была не видна – так круто обрывались утесы под нею, а край уступа резко переходил в каменистую, глинистую осыпь, и этот пустынный пейзаж, рассеченный натрое – землю, воду и небо, где никакие деревья не перечеркивали эту плоскость и никакие контуры не смягчали рельефа, – вселял в душу смутную тревогу, так что вскоре ты вынужден был развернуться к океану спиной, а лицом – к восточным горам, что сегодня тонули в зыбкой пелене белых облаков. Ниже террасы скопления хокитикских крыш сменялись широкой бурой равниной реки Хокитика и серым изгибом косы; за рекой линия побережья уходила на юг и размывалась в дальней дали и дымке, пока совсем не исчезала в тумане.

– Тут хороший обзор, – отметил туземец-маори.

– Совершенно с вами согласен, хотя должен признать, что в этом краю я еще не видел ни одного пейзажа, который бы не пришелся мне по душе. – Девлин спустился на несколько шагов, протягивая руку. – Что ж, меня зовут Коуэлл Девлин. А вот вашего имени, боюсь, не помню.

– Те Рау Тауфаре.

– Те Рау Тауфаре, – очень серьезно повторил Девлин. – Как поживаете?

Этого выражения, что всего-то-навсего служит формулой приветствия, Тауфаре не знал. Пока маори ломал над ним голову, Девлин продолжил:

– Вы ведь были близким другом Кросби Уэллса, как я помню.

– Его единственным другом, – поправил Тауфаре.

– О, но если у человека есть хотя бы один близкий друг, он может почитать себя счастливцем.

Тауфаре ответил не сразу. Спустя мгновение он промолвил:

– Я учил его korero Maori.

Девлин кивнул:

– Вы делились с ним своим языком. Вы делились историями своего народа. Из такого камня строится хорошая дружба.

– Да.

– Вы называли Кросби Уэллса своим братом, – продолжал Девлин. – Помню, вы произнесли это самое слово в ту ночь в полицейском управлении – в ночь накануне погребения.

– Это фигура речи.

– Да, так – но за ней стоят высокие чувства. Зачем вы это говорите, если просто-напросто не для того, чтобы сказать: вам дорог этот человек, вы его любите, как любили бы собственную плоть и кровь? «Брат» – синоним любви, думается мне. Любви, которую мы готовы подарить – и с радостью.

Тауфаре обдумал эти слова и наконец промолвил:

– Некоторых братьев не выбираешь.

– О, – кивнул Девлин. – Не выбираешь, верно. Мы не выбираем свою родню, так? Семью не выбираем. Да, вы тонко подметили разницу. Очень тонко.

– А в одной семье, – продолжил Тауфаре, ободренный похвалой, – два брата порою совершенно не похожи друг на друга.

Девлин рассмеялся.

– И снова вы правы, – кивнул он. – Братья бывают очень разными. Вот у меня, знаете ли, только сестры. Четыре сестры, и все – старшие. Как они меня баловали!

Девлин помолчал, давая Тауфаре возможность рассказать о своей собственной семье, но Тауфаре лишь повторил еще раз свое замечание о братьях, явно очень довольный собственной проницательностью.