Это подобно тому, как если бы вы любили многих женщин: у одной женщины прекрасные глаза, и вы вынимаете эти глаза; у другой женщины красивый нос, и вы отрезаете у нее нос – и так далее, и тому подобное. Сложите все эти части вместе, соберите их, и вы получите труп. Чтобы изготовить этот труп, вы убили двадцать прекрасных женщин, а конечный результат представляет собой лишь совершеннейшую глупость.

Именно этим занималась теософия. Есть нечто прекрасное в индуизме, есть нечто прекрасное в даосизме, в мусульманстве, иудаизме и так далее, и тому подобное. Соберите все это, сложите вместе, положите в миксер и перемешайте, и то, что у вас получится, будет лишь трупом.

К несчастью, Кришнамурти пришлось жить с этими людьми. Однако он обладал огромной разумностью. Любой другой человек, оказавшись на его месте, пропал бы, любой другой в этой ситуации не смог бы выбраться из этой клетки. А клетка была такой прекрасной, такой соблазнительной – уже были тысячи последователей. Но он обладал мужеством, у него было достаточно храбрости и разумности, чтобы все это отвергнуть и просто выйти из этой западни.

Для него это было трудно, очень трудно; даже остаться в живых было непросто. Я отношусь к этому человеку с огромным уважением. И я понимаю, почему он настроен против мастеров, учеников, саньясы.

Ты говоришь: «Хотя я не был на последних беседах Кришнамурти в Бомбее, я слышал, что он выступал в них против саньясы. Мне кажется, что такая позиция – это просто метод, помогающий как его работе, так и твоей, что он не всерьез говорит это».

Он говорит то, что думает, и говорит всерьез. Его ограниченное видение очень ясно. Это одно из самых прекрасных свойств ограниченного видения – оно обладает ясностью. Чем шире небо, тем меньше ясности; чем больше охват видения, тем меньше ясности.

Мое видение охватывает все. Видение Кришнамурти очень многое исключает, мое видение очень многое включает. Его видение – это лишь его видение. Мое же видение включает в себя видение Будды, Заратустры, Моисея, Махавиры, Мухаммеда и еще миллионов людей. И запомните: я не пытаюсь создать синтез. Я не пытаюсь выбирать то, что прекрасно в одном из них, и то, что прекрасно где-то еще. Нет, я принимаю любую традицию такой, какая она есть, – даже несмотря на то, что иногда она идет вразрез со мной, что иногда там есть нежелательные для меня вещи. Но кто я такой? Почему я должен привносить в это свой выбор?

Я принимаю любую традицию такой, какая она есть, не вмешиваясь в нее. Такого не делалось никогда прежде, и, возможно, не будет проделано снова в течение еще нескольких веков, потому что обладание таким всеохватывающим видением вызывает сильное замешательство. Рядом со мной вы никогда не можете быть ни в чем уверены. Чем дольше вы будете находиться со мной, тем в большей и большей степени будет исчезать почва у вас под ногами. Чем дольше вы будете находиться здесь со мной, тем больше и больше будет исчезать ваш ум, а вместе с ним – и вся уверенность.

Да, у вас будет прозрачность, но не будет уверенности.

В случае с Кришнамурти, во всем есть уверенность, полная уверенность. Он один из самых последовательных людей, когда-либо ступавших по земле, поскольку он обладает таким ограниченным видением. Если ваше видение очень ограниченно, вы непременно будете очень последовательным.

Вам не найти более непоследовательного человека, чем я, поскольку мне приходится предоставлять пространство для такого множества противоречивых точек зрения. Нет ничего общего между Бахауддином и Атишей, нет ничего общего между Ринзаем и Мухаммедом, между Махавирой и Христом. И, тем не менее, во мне все они встретились, во мне все они стали единым целым. И я не выбирал, я не вмешивался; я просто их всех переварил и усвоил.

Здесь возникает симфония совершенно нового типа. И я называю это симфонией, а не синтезом. В результате синтеза образуется нечто мертвое. При исполнении же симфонии все инструменты в оркестре играют вместе, в потрясающей гармонии.

Кришнамурти – музыкант, исполняющий соло на флейте. Я – оркестр; флейта принимается. Конечно, Кришнамурти не примет мой оркестр; он играет соло на флейте. И он играет прекрасно, я высоко ценю его. Я могу оценить его по достоинству, однако он не способен оценить по достоинству меня. Что он знает об оркестре? Мне известно о флейте все, потому что флейта – это часть моего оркестра, всего лишь маленькая часть. Но для Кришнамурти флейта – это все.

Не пытайся его защищать, в этом нет необходимости. Кришнамурти может защитить себя сам, он вполне в состоянии это сделать. Я могу понять его критическое отношение к саньясе. Удивительно было бы, если бы он ее не критиковал. Если Кришнамурти хочет меня действительно удивить, ему нужно прекратить критиковать моих саньясинов – это было бы нечто невероятное; для меня это стало бы настоящим шоком!

Но пусть старик продолжает, а вы, пожалуйста, продолжайте к нему ходить. Провоцируйте его. Просто садитесь в первом ряду и всякий раз, когда он будет критиковать саньясу, аплодируйте, смейтесь. И тогда он по-настоящему придет в ярость. Он – единственный в мире просветленный человек, который способен рассердиться. И это прекрасно. Я люблю и уважаю его – причем люблю и уважаю таким, каков он есть. Но он не может любить и уважать меня; и это я также могу понять.