Шрифт:
– И еще дальше…
– Я тебя страшно люблю.
Оксана, подпирая голову рукой, повернула к нему внимательное лицо. У Игоря дрожала нижняя губа, но рот был по-прежнему иронический.
– Игорь, знаешь что? Это, может, тебе кажется так?
– Нет, Оксана, я же тебе сказал: на всю жизнь.
Кто-то пробежал сзади них по коридору, они молча смотрели друг на друга.
– Миледи, это несправедливо: я все говорю, а вы ничего не говорите.
– А ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
– Ужасно хочу, ужасно, Оксана!
– Ой, какой ты смешной!
– Почему я такой смешной?
– Потому что… потому что… я тебя дюже люблю, и уже давно, давно.
Игорь зажмурил глаза и хотел дальше слушать. Но Оксана ничего больше не сказала, а когда Игорь открыл глаза, он увидел ее улыбающийся взгляд и руку, протянутую к нему на подоконнике. Он взял эту руку и спросил:
– Оксана, на всю жизнь?
Она кивнула головой. Они стояли и смотрели друг другу в глаза. И, не отрывая взгляда, Оксана сказала:
– Ой, какой же ты, Игорь, тебе, наверное, целоваться хочется!
– Хочется, – прошептал Игорь.
Оксана приблизила к нему плечо и зашептала горячо:
– Нельзя, Игорь, целоваться нельзя, дорогой мой! Если будем целоваться, стыдно будет в колонии жить. Колония ж наша родная ж, наша колония, а мы с тобой, какие мы с тобой люди будем, разве ж можно, чтоб в колонии целовались?
– Один только раз…
Теперь Оксана держала его руку:
– Ой, не надо, миленький Игорь, а кто его знает, как с одного раза будет, а может, потом еще больше захочется.
– Ну, я тебе руку поцелую.
– Поцелуй вот сюда, только один раз, смотри ж, Игорь, один раз…
При фонаре было видно, как она покраснела. Помолчали, дружно глядя в окно, и Оксана опять зашептала:
– Ты сказал: на всю жизнь, так мы еще успеем, хорошо, мой милый? Хорошо? Давай учиться, давай колонии поможем, нехай будет счастливая наша колония, хорошо? А потом поедем в Москву, хорошо? В студенты, родненький мой, в студенты поедем: я на биологический, а ты на какой? Ты, мабудь, на литературный?
На каждое ее «хорошо» Игорь отвечал счастливым, глубочайшим движением души, только слов ему не хватало.
12
Разгром
Приняв дежурство по колонии в десять часов вечера, бригадир первой Воленко сменил часовых в лагере и в вестибюле, проверил сторожей на производственном дворе и у кладовых, прошел по палаткам для порядка и еще раз заглянул в главное здание, чтобы просмотреть меню на завтрашний день. В вестибюле он мельком взглянул на стенные круглые часы и удивился. Они показывали пять минут одиннадцатого.
– В чем дело? – спросил он дневального.
– Остановились. Уже приходил Петров 2-й и лазил туда, сказал – завтра утром исправит.
– А почему не сегодня?
– Он взял запаять что-то…
– А как же завтра с подъемом?
– Не знаю.
Воленко задумался, потом отправился в палатку к Захарову:
– Алексей Степанович, у нас беда – часы испортились.
– Возьми мои.
Захаров протянул карманные часы.
– Ой, серебряные!
– Подумаешь, драгоценность какая – серебро!
– А как же: серебро! Спасибо!
Утро встретило колонистов на удивление свежим солнечным сиянием. Колонисты щурились на солнце и нарочно дышали широко открытыми ртами, а потом все разъяснилось: часы испортились, и Воленко наудачу поднял колонию на полчаса раньше. Воленко был очень расстроен, на поверке приветствовал бригады с каким-то даже усилием. Нестеренко ему сказал:
– Ну что такое: на полчаса раньше. Это для здоровья совсем не вредно.
Но Воленко не улыбнулся на шутку. После сигнала на завтрак, когда колонисты, оживленные и задорные, пробегали в столовую, он стоял на крыльце и кого-то поджидал, рассматривая входящих взглядом. Зырянский пришел из лагеря одним из последних. Воленко кивнул в сторону:
– Алеша, на минутку.
Они отошли в цветник.
– Что такое?
– Часы… пропали… Алексея, серебряные.
– У Алексея?
– Он мне на ночь дал… наши стали.