Шрифт:
– У вас есть деньги.
– Это разве те деньги? Это совсем другие деньги.
– Вы «стадион» проектировали!
– Проектировал, так что? Вы работаете сейчас под крышей. Вы думаете, это хорошо делают некоторые комсомольцы? Он смотрит на токарный станок и говорит: соломорезка! Он не хочет делать масленки, а ему хочется делать какой-нибудь блюминг. Он без блюминга жить не может!
– Индустриализация, Соломон Давидович!
– Ах, так я не понимаю ничего в индустриализации! Вы еще будете меня учить! Индустриализацию нужно еще заработать, к вашему сведению. Вот этим вот местом! – Соломон Давидович с трудом достал рукой до своей толстой шеи. – А вы хотите, чтобы добрая старушка принесла вам индустриализацию и вентиляцию.
– А трубу все-таки поставьте!
– И поставлю.
– И поставьте!
Расстроенный и сердитый Соломон Давидович направляется в литейный цех. Там его немедленно атакуют шишельники, и Петька Кравчук кричит:
– Это что, спецовка? Да? Эту спецовку Нестеренко носил, а теперь я ношу? Да? И здесь дырка, и здесь дырка!
Соломон Давидович брезгливо подымает ладони:
– Скажите пожалуйста, дырочка там! Ну что ты мне тыкаешь свои рукава? Длинные – это совсем не плохо. Короткие – это плохо. А длинные – что такое? Возьми и подверни, вот так.
– Ой, и хитрый же вы, Соломон Давидович!
– Ничего я не хитрый! А ты лучше скажи, сколько ты шишек сделал?
– Вчера сто двадцать три.
– Вот видишь? По копейке – рубль двадцать три копейки.
– Это разве расценка – копейка! И набить нужно, и проволоку нарезать, и сушить.
– А ты хотел как? Чтобы я тебе платил копейку, а ты будешь в носу ковырять?
Из дальнего угла раздается голос Нестеренко:
– Когда же вентиляция будет? Соломон Давидович?
– А ты думаешь, тебе нужна вентиляция, а мне не нужна вентиляция? Волончук сделает.
– Волончук? Ну! Это будет вентиляция, воображаю!
– Ничего ты не можешь воображать. Он завтра сделает.
Вместе с Волончуком, молчаливым и угрюмым и, несмотря на это, мастером [188] на все руки, Соломон Давидович несколько раз обошел цех, долго задирал глаза на дырявую крышу.
Волончук на крышу не смотрел:
– Трубу, конечно, отчего не поставить. Только я не кровельщик.
– Товарищ Волончук. Вы не кровельщик, я не кровельщик. А трубу нужно поставить.
188
В оригинале «человеком».
Ваня Гальченко работал в литейном цехе, и ему все нравилось: и таинственный барабан, и литейный дым, и борьба с этим дымом, и борьба с Соломоном Давидовичем, и сам Соломон Давидович. Не понравилось ему только, что Рыжиков был назначен тоже в литейный цех – на подноску земли.
6
Петли
Ванда Стадницкая с трудом привыкала к пятой девичьей бригаде. Она как будто не замечала ни нарядности и чистоты спальни, ни ласковой деликатности новых товарищей, ни вечернего их щебетания, ни строго порядка в колонии. Молча она выслушивала инструктивные наставления Клавы Кашириной и назначенной к ней шефа Оли Коломиец, круглолицей, некрасивой, но серьезно-приветливой девушки, кивала головой и скорее отходила, чтобы по целым часам стоять у окна и рассматривать все одну и ту же картину: убегающую дорожку парка, ряд березовых вершин и небо. В столовой она боком сидела на своем месте, как будто собиралась каждую минуту вскочить и убежать, ела мало, почти не поднимая взгляда от тарелки. И новое школьное платье, которое она получила в первый же день: синяя шерстяная юбка в складку и две миленькие батистовые блузки – очень простой и изящный наряд, который ел шел и делал ее юной, розовой и прекрасной, – и блестящие вымытые волосы – ничто ее не развлекало и не интересовало.
Но однажды и Ванда разговорилась с Олей. Они сидели в парке на скамье. Ванда спросила:
– Эти девочки, которые в колонии живут, они откуда?
– А девочки у нас из разных мест.
– А почему они здесь живут?
– Тоже по-разному… Вот у Клавы давно родители умерли, а у меня есть отец и мать. Только отец больше не работает, а мать похлопотала, меня сюда и приняли.
– А такие девочки… беспризорные, есть?
– Наверное, есть.
– А разве ты не знаешь?
– Я не знаю. Да у нас никто не знает.
– А как же так?
Ольга удивлено посмотрела на свою подшефную:
– Тебе разве не все равно?
– Конечно, интересно.
– А мы даже и не думаем об этом. И некогда думать. То то, то другое, все некогда. А зачем про это думать, разве не все равно? И мальчики тоже. К некоторым родители приезжают, а то письма получают, а есть и такие, которые не получают. А только мы этим не интересуемся. И Алексей Степанович говорит, не нужно на это время тратить.
– А может, я – беспризорная?
– Ну, так что?
– Может, я на улице жила?
– На улице? У нас девочки не живут на улице. Мальчики бывают, если очень балованные. А девочки нет. Если у кого родители умрут, так сейчас же в колонию.
– А я знаю, что есть: просто девочки и живут на улице.
– Может быть, и есть. Только все равно. Поживешь немного, а потом, все равно, в колонию. И те – колонистки, и те – колонистки.