Шрифт:
– Ну, Володя! Вот у нас новая колонистка! Видишь, какая грустная? Ванда Стадницкая.
– Ванда Стадницкая? Вот здорово! Ванда Стадницкая?
– Чего ты?
– Да как же! А Ванька собирается в город идти… искать тебя. И я тоже.
– Ваня? Гальченко? Он здесь?
– А как же! Гальченко! Вот он рад будет! Я позову его, хорошо?
Захаров подтвердил:
– Немедленно позови. И Рыжикова.
– Ну-у! Тогда и Чернявина нужно…
– Ванда, ты и Чернявина знаешь?
Ванда горько заплакала:
– Не могу я…
– Глупости. Зови всех.
В дверях Володя столкнулся с Клавой Кашириной.
– Алексей Степанович, звали?
– Слушай, Клава. Это новенькая – Ванда Стадницкая. Бери ее в бригаду и немедленно платье, баню, доктора, все и чтобы больше не плакала. Довольно.
Клава склонилась к Ванде:
– Да чего же плакать? Идем, Ванда…
Не глядя на Захарова, пошатываясь, торопясь, Ванда вышла вместе с Клавой.
Через десять минут в кабинете стояли Игорь, Ваня и Рыжиков. Торский и Бегунок присутствовали с видом официальным. Захаров говорил:
– Понимаете, что было раньше, забыть. Никаких сплетен, разговоров о Ванде. Вы это можете обещать?
Ваня ответил горячо, не понимая, впрочем, какие сплетни может сочинять он, Ваня Гальченко:
– А как же!
Игорь приложил руку к груди:
– Я ручаюсь, Алексей Степанович!
– А ты, Рыжиков?
– На что она мне нужна? – сказал Рыжиков.
– Нужна или не нужна, а языком не болтать!
– Можно, – Рыжиков согласился с таинственной снисходительностью.
На него все посмотрели. Вернее сказать – его все рассмотрели. Рыжиков недовольно пожал плечами.
Но в комнате совета бригадиров разговор на эту тему был продолжен.
Игорь Чернявин настойчиво стучал пальцем по груди Рыжикова:
– Слушай, Рыжиков! То, что Алексей говорит, – одно дело, а ты запиши, другое запиши… в блокноте: слово сболтнешь, привяжу камень на шею и утоплю в пруду!
Виктор Терский рассматривал Рыжикова с деловой строгостью:
– Правильно. Только утопить!
Рыжиков заметался взглядом по комнате, но так заметался, чтобы не встретить ни одного взгляда присутствующих:
– Да что вы, хлопцы! Разве я…
– Знаю вас, синьор!
Рыжиков страдальчески поморщился. Тяжесть этих подозрений была для него непосильна.
5
Литейная лихорадка
В спальнях, в столовой, в парке, в коридорах, в клубах – между колонистами всегда шли разговоры о производстве. В большинстве случаев они носили характер придирчивого осуждения. Все были согласны, что производство в колонии организованно плохо. На совете бригадиров и на общих собраниях въедались в заведующего производством Соломона Давидовича Блюма и задавали ему вопросы, от которых он потел и надувал губы:
– Почему дым в кузнице?
– Почему лежат без обработки поползушки, заказанные заводом им. Коминтерна?
– Почему не работает полуревольверный?
– Почему не хватает резцов?
– Почему протекает нефтепровод в литейной?
– Почему перекосы в литье?
– Почему в механическом цехе полный базар? Барахла накидано, а Шариков целый день сидит в бухгалтерии, не может никак пересчитать несчастную тысячу масленок?
– Когда будут сделаны шестеренки на станок Садовничего, клинья к суппорту [182] Поршнева, шабровка [183] переднего подшипника у Яновского, капитальный ремонт у Редьки?
182
Суппорт – деталь металлорежущих станков.
183
Шабровка – удаление с поверхности детали тонкой стружки металла при помощи резца – шабера.
Колонисты требовали ремонта станков, ходили за ремонтными слесарями, ловили во дворе Соломона Давидовича, жаловались Захарову, но к станкам всегда относились с презрением:
– Мою соломорезку сколько ни ремонтируй, все равно ей дорога в двери. Разве это токарный?
Соломон Давидович обещал все сделать в самом скором времени, но остановить станок и начать его ремонт – на это не был способен Соломон Давидович. Это было самоубийство – остановить станок, если он еще может работать. Станок свистел, скрипел, срывался с хода, колонисты со злостью заставляли его работать, и станок все-таки работал. Работали соломорезки, работали суппорты без клиньев, работали изношенные подшипники. «Механический» цех ящик за ящиком отправлял в склад готовые масленки, около сборочного цеха штабелями грузили на подводы театральные кресла. Швейная мастерская, как и предсказывал Соломон Давидович, выпускала исключительно трусики из синего, коричневого и зеленого сатина, но выпускала их тысячами, и на каждой паре трусиков зарабатывал завод [184] три копейки. В колонии не было денег, но на текущем счету колонии все прибавлялись и прибавлялись деньги. Среди колонистов находились люди с инициативой, которые говорили на собраниях:
184
В оригинале «Соломон Давидович».
– Соломон Давидович деньги посолил, а спецовок прибавить, так у него не выпросишь.
Соломон Давидович возражал терпеливо:
– Вы думаете, если завелась там небольшая копейка, так ее обязательно нужно истратить? Так не делают хорошие хозяева. Я ни капельки не боюсь за вас, дорогие товарищи: тратить деньги вы всегда успеете научиться и можете всегда добиться очень высокой квалификации в этом отношении. А если нужно беречь деньги, так это не так легко научиться. Если ты не будешь терпеть, так ты потом будешь хуже терпеть. Я дал слово Алексею Степановичу и вам, что мы соберем деньги на новый завод, так при чем здесь спецовки? Потерпите сейчас без спецовок, потом вы себе купите бархатные курточки и розовые бантики.