Командир роты доложил об этом Жарову. Комбат отказал и позвонил Капустину. Тот рассвирепел, стал обвинять всех и вся, а потом бросил трубку. Пришлось доложить Щербинину. Но и после его резкого разговора Капустин не продвинулся ни на шаг и не поддержал Назаренко.

Тогда Жаров попросил у командира полка разрешения отвести роту Назаренко, иначе немцы отрежут ее. Тем более что боеприпасы кончаются, а доставить их очень трудно.

Щербинин заколебался. Он послал на помощь Назаренко взвод из резерва, усилил огонь на этом участке. И все безрезультатно.

Командир полка позвонил Виногорову, доложил суть дела.

— Плохо продвигаетесь, — сказал комдив.

— Противник беспрерывно контратакует.

— Ломать надо сопротивление, ломать, — настаивал полковник.

— В критическом положении оказалась рота Назаренко. Разрешите пока отвести.

— Ни в коем случае! — отрезал комдив. — Активнее действуйте справа и слева, тогда и роте Назаренко станет легче. Ищите более разумные решения. Отводить запрещаю.

Пришлось выдвинуть на прямую наводку еще батарею, усилить огонь минометов. И все-таки положение не улучшилось.

Тогда Щербинин еще раз попросил у Виногорова разрешения отвести роту.

Командир дивизии бросил трубку и не стал разговаривать.

К этому времени противник снова усилил нажим. Пока Щербинин отдавал новые распоряжения, к нему в штаб вдруг заявился сам Виногоров. Он сказал, что пойдет в подразделения, и приказал дать связного. Щербинину он не разрешил сопровождать себя.

Молоденький солдатик, выделенный связным, привел комдива на командный пункт Жарова. Комбат удивился, увидев Виногорова, но не растерялся, доложил обстановку четко и ясно. Правда, о Капустине ничего не сказал — не в его, жаровской, натуре было жаловаться на других.

Комдив долго рассматривал в бинокль впереди лежащую местность, потом круто повернулся к Жарову и коротко бросил:

— В роту Назаренко пойдем.

Комбат попытался было заикнуться об опасности пути, но Виногоров так взглянул на него, что Жаров остановился на полуслове.

По дороге Андрей пригляделся к Виногорову. У него строгое волевое лицо, развитой лоб с выпуклыми надбровными дугами, в живых глазах, хитро высматривающих из-под густых бровей, светились ум и энергия. Ладно сшитая бекеша плотно облегает выпуклую грудь, прямые, в косую сажень плечи богатырски развернуты, каракулевая папаха, слегка заломленная назад, поблескивает темным серебром. И хотя комдиву лет пятьдесят пять и время уж хорошо «присолило» ему виски, вид у него бравый и молодецкий.

Они осторожно пробирались от здания к зданию, не раз залегали под сильным огнем. Поднявшись, комдив шел быстро, крупным размашистым шагом. Неподалеку от берега повстречался Зубец, высланный навстречу. Прежде чем тронуться дальше, с наблюдательного пункта артбатареи позвонили Назаренко.

— Пройти невозможно, — доложил он Виногорову.

— А как же солдаты ходят?

— Больше ползком.

— Тогда и мы проползем.

У самого берега встретили раненых. Они пробирались оттуда.

— Вот бьет, вот бьет. Аж до костей пропекает, — пожаловался один из них.

Вышли на потемневший, ноздреватый лед реки.

— Тут ползти надо, — сказал Зубец. — Как на ладони!

Комдив досадливо отмахнулся:

— Обойдется.

Но разрывы мин участились. Некоторые пробивали лед, и из проломин фонтаном вылетала вода. Хочешь не хочешь, пришлось ползти. У того берега Зубец «разрешил» встать и идти: за высоким уступом было мертвое, непростреливаемое пространство.

— В атаку ходил сегодня? — спросил Зубца полковник, когда поднимались в гору.

— Все ходили, — скромно ответил разведчик.

— Ну и как?

— Обыкновенно. Не в первый и не в последний раз.

Немножко застенчивая, мальчишеская улыбка скользнула по лицу Зубца.

— Правда, чуть было не пропал. Немцы едва не задушили.

— Как так?

— Заскочил в хату, а там четверо гитлеровцев. Двоих срезал из автомата, а те двое подмяли и за горло. Конец бы мне, не подоспей парторг Азатов.

— Значит, промашку допустил.

— И на старуху бывает проруха.

— Солдат не старуха. Все должен предусмотреть.

Вроде и грубоватые слова, а было видно, что по-мальчишески щуплый, бойкий на слова Зубец полюбился комдиву.

Назаренко размещался в захваченном немецком блиндаже у небольшой высотки. К нему прошли по ходам сообщения, тоже отбитым у противника. Цепи наступающих лежали метрах в семидесяти, прижатые к земле плотным огнем. Рота растянулась далеко вправо и влево.

— Эка пальцы растопырили! — оценивая обстановку, сказал комдив. — Кулаками бить нужно, кулаками! — заключил он, до хруста в суставах сжимая в кулак свою крупную волосатую руку.