Жарова еще с вечера одолевала непомерная усталость. Почти семь суток он не смыкал глаз. А тут еще и из дому нет писем. Настроение было не из лучших. А стоило ему проехать вдоль колонны, послушать бесхитростные солдатские разговоры да эту вот песенку о сухарях-сухариках, и усталости как не бывало, и на душе вроде рассвело. «Дорогие вы мои человеки, — тепло подумал Андрей о солдатах. — Да с вами и беда не беда, и смерть не смерть».

Двухчасовой привал позволил хоть немного собраться с силами. А после завтрака — снова в путь. Щербинину надоело в седле, и он забрался на повозку к Голеву. Над колонной нависли низкие лохматые облака. Это неплохо: погода, значит, нелетная. Но мелкий холодный дождик донимал по-прежнему. Казалось, ни конца ни края этой серой скучной мгле, полонившей землю и небо.

Привалившись к мешкам, Щербинин даже вздремнул. Но его разбудил вдруг гул мотора. В такую погоду? Не успел он опомниться, как над головой на бреющем полете промчался советский самолет и высыпал листовки и газеты.

Голев прытко соскочил с повозки. Щербинину он принес свежий номер фронтовой газеты, себе оставил листовку. Забрался на повозку и начал вслух читать:

— «Зажатый в стальном кольце советских войск, враг обречен на гибель. Но его нужно добить.

Идя в бой, помни: ждет тебя советская земля, обагренная кровью и опаленная огнем; ждут родные селения и хаты, над которыми нависла черная ночь; в немецкой неволе ждут тебя братья и сестры, отцы и матери, жены и невесты».

Тарас на минуту прервал чтение.

— Эх, Людка, Людка, бедная твоя голова, — горько вздохнул бронебойщик. — Неужели мне не найти тебя?

— Погоди, Голев, придет час, вызволим и твою Людку, — тихо сказал Щербинин. — Дочитывай листовку-то.

— «Спеши, ускорь боевой шаг, приблизь час грозного и справедливого возмездия, верни наших людей в родную семью, неси им радость освобождения».

Щербинин обернулся, оглядел колонну. По ней будто прошла электрическая искра. Многие уже прочитали листовку, ее простые страстные слова коснулись человеческих сердец, и они не могли остаться безответными.

Полк уже сворачивал на стеблевскую дорогу, как прискакал подполковник Савельев. Снова осложнилась обстановка, и многие части перебрасываются на внешний фронт. Нужно остановить танки противника, рвущиеся к окруженным. Виногоров уже поставлен в известность. Полк Щербинина прямо с марша пойдет выполнять новую задачу.

Щербинин поморщился. Опять в чужое подчинение. Не сладко, конечно. Но приказ есть приказ. Полковая колонна перестроилась и повернула на Джурженцы, где размещалось полевое управление штаба армии.

Фронтовая хроника этих дней необычайно богата событиями. В Джурженцах, ожидая приказа, Щербинин узнал много новостей, ознакомился с обстановкой, и перед ним открылась более ясная картина положения на фронте.

Войска Ватутина только что освободили Ровно, где находилась резиденция гитлеровского гауляйтера Коха. Город занят искусным ударом наших войск. Они совершили сложный и трудный маневр и замкнули кольцо вокруг города. Другая группа войск направила свой удар на Луцк. Стремительный натиск ошеломил противника, и он бежал в страшной панике, оставив множество машин и складов с военным имуществом.

И хотя ровенские события развернулись на правом крыле фронта, далеко отсюда, они гулким эхом отзывались здесь под Корсунью, облегчая войскам успех сражения.

В северной части кольца враг потерял уже каневский плацдарм, Мироновку и очень выгодные богуславские рубежи. На юге он оставил Смелу. Немцы попытались нанести удар между Шполой и Лебедином, бросили в бой триста танков, но наши артиллеристы и пехотинцы с невиданной стойкостью отразили удар. А сегодня идет ожесточенная борьба севернее Звенигородки. Здесь проходит грейдерная дорога, на которую изо всех сил рвутся окруженные.

Документы наконец готовы, и Щербинин собрался уже покинуть штаб, как вдруг появился командарм, только что возвратившийся с объезда частей. Поздоровавшись за руку, генерал подошел к столу и по карте ясно и точно поставил задачу. Говорил не спеша, ровным голосом, испытующе поглядывая на Щербинина.

— Вам не идти, а лететь нужно, — сказал он, заключая. — И чтобы к рассвету быть на месте, и с места того — ни шагу! Биться до последнего орудия, до последней гранаты, умирать, но биться. Биться, сколько бы ни было противника, сколько бы ни было у него танков.

— Будет исполнено, товарищ командующий! — твердо ответил Щербинин.

— Помните: вы не одни будете, и справа, и слева встанут большие силы. Но за порученный вам рубеж отвечаете честью, я не говорю — головой, ибо честь дороже жизни.

— Станем насмерть, товарищ командующий.

Наслышанный о крутом нраве командарма, Щербинин был приятно поражен его обращением, умением ясно и здраво объяснить задачу и вместе с тем той железной требовательностью, которая, не оскорбляя подчиненного и не задевая его самолюбия, мобилизует все силы его души на выполнение полученного приказа.