— Я ухаживал за его милостью, мисс, — кашлянув, заговорил Крейвен. — а доктор мало чем смог бы помочь.

— Благодарю вас. — Артемис бросила на слугу быстрый взгляд. Она собиралась еще что-то сказать, но к горлу подкатил комок, а в глазах защипало.

— Никаких слез, гордая Диана, — шепнул Максимус. — Луна этого не допустит.

— Конечно, — согласилась Артемис, решительно утирая щеки. — Еще нет причин для слез.

На мгновение показалось, что она почувствовала на плече руку герцога.

— Можете ненадолго остаться здесь, — сказал он. — Крейвену в любом случае нужна передышка.

Артемис кивнула, но не обернулась — не посмела.

Мужские шаги стали удаляться, а потом закрылась дверь; при этом пламя свечи заколыхалось, а затем снова сделалось неподвижным — неподвижным… как Аполло.

Положив голову на руку брата, Артемис предалась воспоминаниям. Их детство прошло в семье, разрушенной безумием и благородной бедностью, и они часто оставались без присмотра родителей, у которых были другие заботы. Артемис вспоминала, как бродила с братом по лесу. Брат тогда ловил лягушек в высокой траве у пруда, она же искала птичьи гнезда в тростнике. А тот день, когда Аполло отправили в школу, был самым плохим днем в ее детской жизни. Она осталась с больной матерью и отцом, обычно занимавшимся «делами» — каким-нибудь из своих диких планов по восстановлению их состояния. Когда Аполло вернулся на каникулы, она обрадовалась — несказанно обрадовалась, и он никогда больше не оставлял ее.

Наблюдая, как поднималась и опускалась его грудь, Артемис вспоминала детство и размышляла… Ее лишили всего, что было у нее в жизни, — лишили Аполло, любви Томаса и родителей… лишили будущего. Никто никогда не считался с ее мнением, никто не интересовался ее желаниями и потребностями. С ней что-то происходило, но происходившее от нее не зависело; с ней обращались как с куклой на полке — ее передвигали, ею пользовались и бросали. Но она ведь не кукла…

Увы, все то, что она когда-нибудь могла бы иметь — дом, мужа и собственную семью, — теперь было ей недоступно, у нее никогда ничего этого не будет. Но это не означало, что она не могла решиться получить что-то другое и сделать свою жизнь такой, как ей хотелось. Да-да, наверное, ей не следовало оплакивать то, чего она лишилась, — ведь можно было создать себе новую жизнь, новую реальность.

Свечи уже догорали, когда Крейвен, открыв дверь, проговорил:

— Мисс, уже поздно. Я могу остаться с лордом Килборном на ночь, когда вы пойдете спать.

— Благодарю вас. — Встав, Артемис почувствована, что замерзла, сидя на холодном каменном полу. — Вы дадите мне знать, если что-то изменится?

— Да, конечно, — ответил слуга, и в его голосе Артемис почувствовала доброту.

Она погладила Аполло по щеке и, повернувшись, пошла вверх по лестнице — прочь от неуверенности и отчаяния.

Максимус запечатывал письмо у себя в гостиной, когда вдруг услышал, что дверь его спальни отворилась. Крейвен уже ушел вниз — присматривать за Килборном, а остальным слугам было строжайше приказано не беспокоить хозяина с десяти вечера до шести утра.

Герцог встал и пошел заглянуть в свою спальню. У кровати стояла Артемис, молча смотревшая на него своими очаровательными серыми глазами.

— Это мои личные покои, — сказал Максимус. Чувствуя, как по его жилам разливается жар, он шагнул к гостье.

— Я знаю. — Она смотрела на него безо всякого смущения. — Я пришла, чтобы вернуть вам кольцо.

Артемис развязала на шее кружевную косынку, скрывавшую квадратный вырез платья и цепочку, исчезавшую в ложбинке между грудей. Просунув палец в темную впадинку, она достала цепочку и сняла ее через голову. Герцог успел заметить на цепочке что-то еще — что-то зеленое, — но Артемис, сняв кольцо, тут же убрала цепочку в карман. Приблизившись к ней, Максимус взял кольцо — оно нагрелось от ее тела, словно она оживила старинный металл. Не отводя от нее взгляда, он надел кольцо на левый мизинец и заглянул ей в глаза. А она, казалось, перестала дышать, и у нее на щеках появился румянец — нежно-розовый, создававший иллюзию беззащитности. И у Максимуса вдруг возникло необъяснимое желание — захотелось стиснуть ее в объятиях и прижать к груди.

— Зачем вы здесь? — проглотив комок в горле, спросил герцог.

— Я же сказала, чтобы отдать вам кольцо. — Она повела изящным плечом.

— Вы совсем одна приходите вечером в комнату к неженатому мужчине, чтобы отдать ему безделушку, которую легко могли вернуть утром. — В его голосе звучала издевка. Ему хотелось уничтожить ее, заставить почувствовать, как возмущен он ситуацией, в которой оказался. Если бы не ее положение — и не его, — он, возможно, ухаживал бы за этой женщиной, возможно, даже сделал бы своей женой. — Вас не волнует ваша репутация?