Внезапно Максимус задрожал, и голова его запрокинулась; войдя в нее в последний раз, он содрогнулся всем телом, и Артемис, глядя ему в лицо, почувствовала, как в нее выплеснулось его горячее семя.

Что бы ни случилось с ней на следующий день или в оставшейся жизни, она точно знала: этот момент навсегда останется с ней.

Когда Аполло в первый раз пришел в себя, он решил — но только на мгновение, — что уже умер.

Ему было тепло. Руки, ноги, лицо и все тело, разумеется, болели, но удивительное тепло и его мягкое ложе вызвали у него мысль о том, что он, возможно, оказался в каком-то очень хорошем месте — вероятно, в раю.

А потом он вспомнил Ридли. Вспомнил глаза надзирателя и кривившую его губы безжалостную ухмылку…

Аполло в ужасе содрогнулся, и ему показалось, что его вот-вот вырвет, однако у него изо рта потекла лишь желчь, зеленая и отвратительная.

И в тот же миг раздался голос, а затем чьи-то руки взяли его за плечи.

Руки были мужскими, и Аполло, вздрогнув, быстро повернулся и взглянул на нападавшего. Незнакомец тотчас же вскинул руки вверх, как бы призывая его успокоиться. Он был высоким и довольно жилистым, но в нормальной обстановке Аполло такого не испугался бы. Однако сейчас обстановка не была нормальной — и, вероятно, никогда уже не будет нормальной.

— Милорд, я Крейвен, камердинер герцога Уэйкфилда. Вы в его доме и вы в безопасности. — Незнакомец произносил слова так, как будто старался успокоить дикое животное… или безумного человека.

Аполло привык к такому тону, поэтому, не обращая внимания на сказанное, осмотрелся. Он лежал на низкой кровати или на койке в просторной, но сумрачной комнате. Рядом с койкой и стулом Крейвена стояла железная жаровня, наполненная раскаленными углями; несколько мерцающих свечей создавали пляшущие узоры на древних арочных сводах и колоннах; и здесь стоял отчетливый запах сырости.

Что ж, если это и впрямь дом Уэйкфилда, то выходит, он, Аполло, очень ошибался, представляя себе, как живут герцоги.

Аполло снова повернулся к камердинеру, чтобы спросить, как он попал сюда, что с ним произошло и где герцог… Но он не смог произнести ни слова, лишь почувствовал острую боль в горле.

И тогда Аполло понял, что не может говорить.

— Ваша светлость… — послышался почтительный голос Крейвена.

Открыв глаза, Максимус увидел, что камердинер стоит у кровати со свечой в руке и изо всех сил старается не смотреть на женщину в постели хозяина.

— Что? Слушаю…

— Виконт Килборн пришел в себя, ваша светлость.

Мужчины говорили очень тихо, чтобы не побеспокоить спавшую даму. Но Артемис тут же проснулась и спросила:

— Как давно?

Максимус резко повернул к ней голову. Обычная женщина покраснела бы и ужасно смутилась, если бы ее застали в постели мужчины, за которым она не была замужем. Некоторые из его знакомых дам лишились бы чувств, по крайней мере, изобразили бы обморок, но Артемис спокойно смотрела на Крейвена, ожидая ответа.

— Что вы сказали, мисс?.. — Крейвен немного растерялся.

— Мой брат, — пояснила Артемис. — Как давно он пришел в себя?

Камердинер откашлялся и проговорил:

— Всего несколько минут назад, мисс. Я пришел сразу же.

— Хорошо. — Она кивнула и села, прижав одеяло к своей изумительной груди. — Крейвен, не будете ли добры отвернуться? — Едва дождавшись, когда камердинер повернется к ней спиной, Артемис откинула одеяло и встала нагая. — Он в порядке? — спросила она и наклонилась, чтобы взять с пола свои чулки. Присев на край кровати, быстро надела их.

— Лорда Килборна, по-видимому, мучит какая-то боль, — снова откашлявшись, ответил Крейвен. — Но он понял меня, когда я сказал, что пойду за вами.

— Благодарю вас, — кивнула Артемис и, надев поднятый с пола корсет, попыталась затянуть шнуровку.

Пробормотав крепкое ругательство, герцог встал с кровати и проворчал:

— Позволь мне.

Чуть повернув голову, она замерла, когда Максимус коснулся ее плеч. А он, затягивая шнуровку корсета, думал о том, что совсем не так хотел провести с ней утро. Увы, они даже не могли позавтракать вместе. Максимус быстро затягивал шнуровку корсета, стараясь не думать о нежных завитках у нее на затылке.

— Который час, Крейвен? — Он взглянул в окно. Снаружи был еще серый предрассветный сумрак.

— Еще нет шести, ваша светлость, — ответил камердинер с «каменной» вежливостью.

Герцог нахмурился и, не сказав больше ни слова, завязал шнуровку, потом надел панталоны, рубашку, жилет и сюртук. Артемис одевалась так же быстро, и он с удивлением подумал: «А ведь она, наверное, каждый день одевается без посторонней помощи. Да, по-видимому, так и есть. У нее же нет горничной, если только Пенелопа не предоставила ей свою». Эта мысль почему-то еще сильнее рассердила герцога. Его мать и все леди, которых он знал, не могли одеться без чьей-либо помощи. И вообще, считалось, что им не положено одеваться самим — эта работа отводилась представительницам низших классов.