Ам-Харис отреагировал странно. Во-первых, он перестал пить, едва я заикнулся о нитях, и внимательно меня разглядывал, словно впервые увидел, а когда я закончил рассказ, спросил, вдруг, абсолютно невпопад:

– Ты знаешь, сколько туристов или вообще новых людей приехало в наш город за последнее время?

– Нет, конечно. Ну может несколько тысяч… город то хоть уже и не лежит на путях караванов, но все равно – торговый.

– Ни-ко-го, – По слогам и четко ответил командир стражи, – Ты первый. На моей памяти первый.

– Погоди, не может быть. Товары то как-то доставляются же.

– За городом, у старой крепостной стены оптовая база. Товар привозят туда, а оттуда уже наши растаскивают по магазинам. В город не заходит никто. Насколько я знаю, из города никто не уезжает.

Я был поражен:

– Но почему?

– Откуда я, мать твою, знаю? – раздраженно пробурчал командир стражи, – думаешь я это каждому рассказываю? По-моему, это только мне и видно. Работа такая – смотреть за людьми. Скажи кому, что из города никто не уезжал, и никто не приезжал уже лет сто – так никто не поверит. Каждый вспомнит знакомого друга своего двоюродного брата, который уехал учиться в университет в Лондон, или, наоборот, вернулся из Европы. Я пытался найти хоть одного. Никого.

Вот ты, человек, который пришел со стороны – сразу увидел, что в городе с людьми что-то не так. Уж не знаю, как ты себе это вообразил – лесками там или еще как – это твоя голова поработала, но самое главное – чувства то не лгут. Я, живя тут, ощущаю, что дело нечисто, но никак не могу понять, что именно происходит. Чтобы увидеть темноту, надо зажечь свечу и посветить, желательно, откуда-то со стороны. Вот ты и есть такая свеча. Взгляд со стороны.

И внезапно Ам-Харис сменил тему:

– Кстати, я бы на твоем месте поостерегся бы. И меч бы все-таки нацепил.

Я поперхнулся кофе:

– Почему?

– Ты думаешь, тебя не заметили? Один я тут наблюдательный? Тот, кто людьми тут как марионетками вертит – он то тебя тоже увидел. Ты первый чужак, кто в его город зашел. Или в ее – я уж не знаю.

– Ну я как-то внимания к своей персоне не заметил пока.

– Это пока. Приглядываются, принюхиваются, ищут, как бы к тебе подгрести. Вечно так продолжаться не будет. А ты не того теста человек, из которого можно лепить что хочешь. У тебя стержень есть. Это я сразу заметил, как только ты рот вчера открыл. Если из тебя попробовать куклу вылепить, как из местных, так либо руки поранишь, либо тебя сломаешь.

– А ты сам то? Хочешь сказать, что у тебя—то стержня нет? Из тебя типа лепить можно?

– Я – другое дело. Я не вмешиваюсь. Смотрю что происходит, многое вижу, но не вмешиваюсь. И они знают, что я не вмешаюсь. Паритет. Они не лезут ко мне, я не лезу к ним. Я охраняю границу, через которую этой силе переходить нельзя, хотя она и не пытается. У нее и без нарушения закона куча способов своих целей достигать. А тебе парень, я советую держать ухо востро. Или вот что – давай к нам, в стражу. Сделаю своим замом. Это тебя точно защитит.

Ам-Харис вытащил свой странный меч и положил на стол.

– Всего-то и надо – коснуться меча, да старую клятву произнести. Раньше люди умом не очень богаты были, так что в клятве всего десять слов. Чтобы любой дуболом повторить мог. Там и учить-то нечего…

Он еще что-то говорил, а я пораженный, смотрел на меч. Когда он клал его на столешницу, какая-то игра света, какой-то блик на этой черной глянцевой поверхности показался мне странным. Я напряг зрение, и заметил еле видную темную блестящую ленту, исходящую от меча. Потом еще одну и еще…. Они проявлялись, словно изображение на белой фотобумаге, погруженной в проявитель. Чем больше я смотрел на них, тем отчетливее они становились. Я проследил за той струящейся, извивающейся лентой, что соединяла меч с грудью Ам-Хариса. Остальные ленты, с одной стороны совсем не похожие на натянутые прозрачные лески у марионеток-обывателей, но также теперь явно осязаемые уходили от меча сквозь стену в сторону помещений стражи. Я был уверен, что, пересчитав их, узнаю сколько именно человек в подчинении у Ам-Хариса. Точнее – сколько из них принимало присягу на этом мече.

Я поднял руку, и командир стражи замолчал.

Посмотрев ему в глаза, я медленно отрицательно помотал головой. Ам-Харис грустно опустил голову и помолчал несколько секунд.

– Ну ладно. Как знаешь. Если что случиться, знаешь, где меня искать. Чем смогу – всегда помогу, – он грузно поднялся из-за стола, с шелестом убрал меч в ножны и пошел к двери к внутреннему переходу в здание стражи. В какой-то момент, мне показалось, что на самом деле он не расстроен, так как ожидал именно такого моего ответа. Не хотел его, но ожидал.

После случая с мечом я однозначно улучшил свое необычное восприятие мира, так как начал различать теперь разные оттенки нитей. Помимо толстых и грубых лесок марионеток, как я их теперь называл, я видел еще радужные эфемерные струи между влюбленными, черные ленты, тянущиеся от стражей, светлые и воздушные волоски между родителями и детьми. Почти все были связаны с кем-то или чем-то, однако именно лески марионеток отличались особой неестественной грубой толщиной и примитивностью.

Разглядывая прохожих в районе здания стражей я вдруг чуть нос к носу не столкнулся с крылатой девушкой. Высокая, темноволосая и смуглая, с большими зелеными глазами хищной кошки, и с такими же кошачьими движениями, она создавала ощущение взрыва. Стремительность с какой она слетела со ступенек управления стражи, ее яркая внешность и феерический блеск крыльев за спиной, запах сандала, который витал вокруг нее и та непосредственность, с которой она перешла от удивления к вопросам: «О, ты и есть тот самый турист, о котором братец второй день говорит», – ошеломили меня настолько, что я секунд пять стоял и собирался с мыслями, чтобы вывить из себя хоть какой-то более-менее логически связанный ответ. За это время я заметил, что то, что я вначале принял за крылья, на самом деле являлось радужными обрывками тысяч нитей, которые шлейфом трепетали на ветру за ее спиной.